Эхо во тьме
Шрифт:
— Не оставляйте ее в одном и том же положении на долгое время. Иначе у нее образуются пролежни, а это только усугубит ее состояние. Осторожно массируйте ей ноги и руки. Помимо этого, я даже не знаю, что еще посоветовать.
Хадасса села на постель и взяла другую руку Фебы. Феба повела глазами, пока не остановила на Хадассе свой взгляд, и Хадасса увидела, что ее глаза сияют.
Хадасса потерла ее руку.
— Юлий будет выносить тебя каждый день на балкон, если погода будет хорошей, чтобы ты могла чувствовать на своем лице тепло солнца и слышать пение птиц. Он
Она снова посмотрела на Фебу Валериан.
— У тебя все будет хорошо, моя госпожа. Найди способ сказать Юлию, что тебе нужно и что ты чувствуешь.
Феба закрыла глаза и снова открыла их.
— Хорошо, — сказала Хадасса. Она нежно погладила щеку Фебы тыльной стороной ладони. — Когда у меня будет возможность, я приду навестить тебя, моя госпожа.
Феба закрыла глаза и снова их открыла. В них заблестели слезы.
Вставая, Хадасса взяла пузырек со столика и протянула его Юлию.
— Выброси его.
Юлий взял пузырек и швырнул его в открытую дверь балкона, где пузырек разбился о черепицу. Потом он низко поклонился Хадассе.
— Спасибо тебе, Рафа.
Она ответила ему поклоном.
— Спасибо Господу, Юлий. Слава Богу.
По дороге домой Александр почти ничего не говорил. Он помог Хадассе выбраться из паланкина и дойти до дверей дома. Рашид увидел их еще сверху и встречал их. Он взял Хадассу на руки и поднял ее по ступеням в главное помещение. Там он осторожно поставил ее на ноги. Она прошла к дивану и села, потирая свою больную ногу.
Александр налил немного вина и протянул ей. Она сняла покрывало и глотнула прохладной жидкости.
— Какая же жизнь может обитать в этой женщине, заключенной в тело, которое не функционирует? — спросил Александр, дав, наконец, волю своему гневу. Он налил себе кубок фалернского вина. — Было бы лучше, если бы она умерла. По крайней мере, ее душа была бы свободна, а не мучилась бы в этом бесполезном панцире человеческого организма.
— Но она свободна, мой господин.
— Как ты можешь так говорить? Она еле двигается, не может ходить. Не может произнести ни одного членораздельного слова. Все, что она пытается сказать, превращается в какой-то бессмысленный лепет. Она только может двигать левой рукой и ногой, да моргать глазами. И нет практически никаких шансов на то, что она снова научится делать что-то еще.
Хадасса улыбнулась.
— Я никогда не чувствовала себя такой свободной, как в те минуты, когда просидела в запертой камере в ожидании смерти на арене. В той тьме со мной был Бог, точно так же, как Он с ней сейчас.
— Но какая польза от нее кому-либо из людей, даже самой себе?
Хадасса подняла голову, и ее темные глаза засверкали.
— Кто ты такой, чтобы рассуждать, есть от нее польза или нет? Она жива! Разве этого мало? — Хадасса
— Не понимаю, какой план можно осуществить при ее положении? И что это будет за жизнь, Рафа?
— Та жизнь, которую ей дал Бог.
— А не кажется ли тебе, что было бы куда разумнее положить конец ее страданиям, чем продлевать ее жизнь в нынешнем состоянии?
— Ты как-то сказал, что только Бог решает, жить человеку или умереть. Неужели ты с тех пор передумал? Неужели ты думаешь, что тебе, или другому врачу, дано решать, жить ей или нет? Убийство никогда не может быть актом милосердия, мой господин.
Краска бросилась Александру в лицо.
— Я не говорил об убийстве, и ты это прекрасно знаешь!
— На самом деле говорил, только пытался прикрыть это другими словами. — Хадасса говорила спокойно, с печальной убежденностью. — Как еще можно назвать прекращение чьей-то жизни до того, как это сделает Бог?
— Считаю этот вопрос неразумным, Рафа.
— А что такое разумный вопрос?
— Вопрос, который не подразумевает какие-то божественные истолкования, неподвластные человеческому разуму, — сжав губы, сказал Александр. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.
— Никакая птица не садится на землю без Божьего ведома. Он знает момент и причину смерти Фебы Валериан. От Бога скрыть ничего нельзя. — Хадасса обхватила свою глиняную чашку, зная, что то, что она сейчас скажет, обидит Александра. — Вероятно, ты даже не осознаешь более глубоких причин, которые заставляют тебя желать, чтобы ее жизнь прекратилась.
— И что это за причины?
— Может быть, тебе так удобнее?
Александр снова покраснел.
— И ты это говоришь мне?
— Она теперь будет полностью зависеть от заботы других людей. Это требует огромного сострадания и любви, Александр. У Юлия эти качества есть. А у тебя на них нет времени.
Александр редко злился, но сейчас ее слова вывели его из себя.
— У меня, по-твоему, нет сострадания? Разве я не трачу все свои силы и средства на то, чтобы помогать людям?
— А скольким из них ты отказывал?
— Я отказывал в помощи только тем больным, которых, как я точно знал, не смогу вылечить.
— А разве они не нуждались в твоей любви?
Александр не мог найти в словах девушки никакого упрека или обличения, и в то же время он чувствовал, как больно они режут по его сердцу.
— Что же я должен делать, Рафа? Принимать всех без исключения, кто обращается ко мне за помощью? Что бы ты мне посоветовала?
Отставив свою чашку в сторону, Хадасса встала и прошла через комнату.
— Вот что, — просто сказала она, остановившись перед ним и обняв его руками. Больше она ничего не сказала, но от ее удивительного объятия Александр почувствовал, как заныло его сердце. Он почувствовал, как ее руки мягко поглаживают ему спину, от чего весь его гнев куда-то испарился. У него защипало глаза. Он закрыл их, тоже обнял Хадассу и прижался щекой к ее лбу. Потом он сделал медленный выдох.