Екатерина I
Шрифт:
Голштинцам радость…
Многим в столице горек этот праздник. Женившись, герцог пуще напыжится, Екатерина только мёдом не мажет его. Ещё больше станет потакать.
Кто будет править Россией?
Берхгольц, водя пером, грезит о великой Голштинии. Она охватит Швецию, Шлезвиг, кусок царской державы – ведь невесте полагается приданое. Так по крайней мере уверяет Бассевич, первый министр его королевского высочества. Карл Фридрих уже теперь владеет доходами с эстляндского острова Эзель и собирается ввести там порядки по шведскому образцу.
«В императорском саду мы видели новое здание, выстроенное к предстоящей свадьбе; там находился в это время и князь Меншиков, который прошлую ночь ночевал
Что творится в душе у него, голштинский летописец догадывается. Другом не назовёт князя…
Здание для брачного пира цветком алеет в Летнем саду – безлистом, едва просохшем. Деревянное, оно выкрашено под кирпич – красные стены прочерчены белыми пилястрами, фронтон оседлали фигуры Нептуна и Марса. Значение их вряд ли надо объяснять – бог войны и бог морей вдохновляют армию и флот России и стран, с нею союзных. Чувствуй, Европа!
Внутри открывается нечто феерическое – драпировки, расшитые богато, многоцветно, серебро литое и резное, светильники висячие и настенные, с пластинами, отражающими свет, а потолка будто и нет – голубой простор и хор небожителей, славящий новобрачных. Иностранцы дивятся – чьё творенье, неужели русского? Данилыч не устаёт повторять – русский задумал, Земцов Михаил [301] , фантазии у него не занимать стать.
Изваяния Минервы – богини мудрости, Меркурия – бога торговли, могучего Геракла, поразившего монстра, воинов конных и пеших олицетворяют победы и свершения Петра. Щиты, мечи, связки копий сверкают вокруг, словно в арсенале. Данилыч не против – что ж, показать кулак полезно… Зал долго ждал свадьбы, работники заделывают щели, замазывают облезшее, заменяют линялое. Но весь декор меркнет для Данилыча, когда приходит голштинец – вечно с надменным видом. День ото дня надувается, яко езопова лягушка…
301
Земцов Михаил Григорьевич (1688 – 1743) – русский архитектор, представитель раннего барокко, участвовал в строительстве Летнего сада в Петербурге, дворцов в Петергофе.
По пятам следует за господином камер-юнкер Берхгольц, перенимая ужимки, поддакивая, отражая настроения герцога зеркально.
Покои в доме Чернышёва будут тесны, голштинский двор переезжает. С помощью царицы арендован особняк Апраксина, на той же Дворцовой набережной, у перевоза, в соседстве с Адмиралтейством.
«Великий адмирал показывал нам некоторые из лучших комнат. Он весь дом меблировал великолепно и по последней моде, так что и король мог бы прилично жить в нём».
Здание – одно из лучших в столице, три этажа, добрых пропорций лепка, в интерьере орнамент тонкий ручейками серебра или золота по полировке деревянных панно, одевающих стены. Строил и украшал знаменитый француз Леблон – сам создатель моды, покорившей ныне Версаль. Вельможи завидовали адмиралу – выходит, устарели резиденции, перегруженные гобеленами, позолотой. А двусветный зал Апраксина – редкость, которой даже светлейший не может похвастаться.
«…мог бы жить и король». Забыл Берхгольц на минуту, что Карл Фридрих король. Почти наверняка… Волнует образ великой Голштинии – хочется верить в неё и страшно поверить совсем. В Швеции партия сторонников Карла Фридриха сильна, она господствует в риксдаге. Король Фредерик [302] бездеятельный вертопрах, по сути устранился и, как говорят, гоняет зайцев неделями. Карлу Фридриху уже
Сомнения недопустимы, оттого на лицах голштинцев постоянно нарочитая мина уверенности и высокомерия.
302
Фредерик (Фридрих) I (1676 – 1751) – шведский король.
Русские за честь должны почитать… Предстоящий брак роднит их с Европой, династия царя кровно соединяется с древнейшей германской фамилией Ольденбургов. Ей почти тысяча лет – куда старше Романовых. Карл Фридрих, верно, ни на миг не забывает об этом – знаки внимания, дары приемлет как должное, бесстрастно, с усталой снисходительностью. Русский язык пытался выучить, бросил, но делает вид, что понимает. Что ни скажешь ему, ответ один:
– Ах, з-зо! [303]
303
Так! (от нем. so).
Вытянет шею, вскинет голову, а тебя словно не видит, глаза полуприкрыты рыжеватыми веками. Светлейший князь однажды, чтобы отучить, резко повернулся спиной.
Не помогло. Впрочем, и с немцами такой же, ни учтивости, ни остроумия. За словом в карман лезет долго. Среди молодых двадцатипятилетний герцог прослыл недотёпой, скучным тугодумом. В танцах вял, к охоте, к картам равнодушен, главное удовольствие находит в рюмке.
Новоселье справили в конце апреля. Пока женская половина покоев пуста, герцогу вольготно кутить, прощаться с холостой жизнью. Ночи напролёт пирует тост-коллегия, шутейное товарищество питухов и обжор. Карл Фридрих объявляет неизменно:
– За исполнение наших желаний…
Берхгольц заносит в летопись великой Голштинии тосты, а также постигшие участников неприятности – упал и расшибся, буен был во хмелю, уложен слугами в постель. К сведению потомков – камер-юнкер сам состоит в сей избранной компании.
«Я после вчерашнего моего опьянения был при смерти болен».
Возлияния голштинцев чрезмерны, возбуждают толки. Молва твердит – виноват Бассевич, спаивает молодёжь. У коварного министра некие далеко простирающиеся планы…
Уроженец княжества Ганновер, он обтёрся в разных столицах, интриган, говорун, любезник, всеобщий доброжелатель. Умеет расположить к себе – кого взяткой, кого дюжиной редкого вина, модной вещицей. Пьёт и не пьянеет. Карл Фридрих в политике безгласен, а если и вымолвит что, так по подсказке Бассевича.
Словом, герцог от забот государственных отстранён, и Берхгольц объясняет, как бы оправдывая, – жених влюблён безумно. И немудрёно – дочь Петра бесподобна.
«Она в своём неглиже походила на ангела. Вообще смело можно сказать, что нельзя написать лица более прелестного и найти сложение более совершенное, чем у этой принцессы».
Вот она в платье с крылышками – конечно, оно ещё более приближает её к ангелу. Трогательный роман вплетается в ткань дневника. Его королевское высочество женится по влечению сердца. А невеста? Она танцевала с ним. Милостиво беседовала. Любовное пламя, естественно, пожирает обоих. Им ведь нельзя встречаться наедине.
Анна владеет собой. Но притворяться в угоду бомонду её не заставят.
– Навязали мне дурака, стоероса, – сказала она матери.
Разве не влечёт её корона Швеции – вдобавок к голштинской? Возвысит себя, а купно и империю российскую, волю отца своего исполнит. Быть может, и править теми землями будет, если переживёт супруга… Доводы матери действовали слабо, за дверью спальни, закрытой не очень плотно, произошла ссора.