Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

В сборник трудов одного из лучших знатоков России XVIII века Дэвида М. Гриффитса «Екатерина II и ее мир. Статьи разных лет» вошли переводы не только публиковавшихся прежде в западных периодических изданиях и сборниках работ автора (в том числе двух предисловий, написанных им: одно — к англоязычному изданию Жалованных грамот 1785 года, другое — к монографии Хью Д. Хадсона-мл. о Демидовых и металлургической промышленности в России XVIII века){1}, но и тех статей, которые в силу разных причин оставались неопубликованными, некоторые из них — в течение нескольких десятилетий. К этой группе относятся пять из семнадцати статей, представленных в сборнике{2}.

Составители выражают благодарность автору, предоставившему свои рукописи для перевода и публикации, а также редакции журнала «Уральский исторический вестник», позволившей воспроизвести на страницах этого сборника ранее опубликованный в этом издании авторизованный перевод статьи «Пролетарии по указу: история приписных крестьян в России (1630–1861 гг.)», написанной Дэвидом Гриффитсом в соавторстве с Хью Д. Хадсоном-мл. и Брюсом Дж. Дехартом.

Майя

Лавринович Игорь Федюкин

За последние двадцать лет на русский язык переведено немало трудов западных историков-русистов, в том числе книг по истории России XVIII века. Читателя, знакомого с этими книгами, вряд ли нужно убеждать в том, что английские, американские, французские, немецкие, итальянские ученые, посвятившие всю свою жизнь серьезному изучению истории и культуры далекого прошлого нашей страны, — это по большей части люди, симпатизирующие России, хорошо знающие и понимающие нашу страну. К числу таких ученых, несомненно, принадлежит и американец Дэвид Марк Гриффитс.

Особенность данной книги заключается в том, что она представляет собой не монографическое исследование, а сборник статей. Среди историков нередко встречаются ученые, которые работают преимущественно в жанре научной статьи и не любят или не умеют писать длинные многостраничные сочинения. В случае с Гриффитсом это не так, поскольку он является автором фундаментального исследования о начальном периоде русско-американских отношений, в основу которого положена его докторская диссертация и которое, к сожалению, до сих пор остается неопубликованным именно в силу своего объема{3}, значительно превосходящего принятые стандарты американских научных изданий. Однако и в качестве автора статей Гриффитс завоевал репутацию одного из ведущих западных специалистов по России XVIII века, чьи работы оказали серьезное влияние на его коллег на Западе и в самой России. Впрочем, необходимо оговориться: как и с трудами других западных коллег, с работами Гриффитса российские историки смогли впервые познакомиться лишь в конце 1980-х — начале 1990-х годов. На протяжении десятилетий советского времени вся западная историография России клеймилась как исключительно «буржуазная», большая часть зарубежных научных изданий если и проникала в наши библиотеки, то отправлялась прямиком в спецхран, а непосредственное общение с иностранными коллегами было редким и проходило под бдительным надзором «искусствоведов в штатском». Считалось, что владеть иностранными языками для советских историков-русистов — излишняя роскошь, и если упоминания о зарубежных исследованиях и попадали в историографические обзоры, то исключительно ради их критики.

Не секрет, что изучение русской истории на Западе превратилось в самостоятельную научную область лишь во второй половине XX века, когда в условиях конфронтации с СССР и «холодной войны» правительства западных стран и частные фонды стали щедро финансировать соответствующие исследования{4}. Само это обстоятельство, казалось бы, подтверждает тезис советских пропагандистов о том, что вся западная историография России лишь играла отведенную ей роль в идеологической борьбе с коммунизмом, а потому спецхран и был самым подходящим местом для работ зарубежных ученых. Однако в действительности — как часто бывает, когда власть пытается предпринять что-либо при помощи профессионалов, — результат оказался не вполне тем, на который рассчитывали.

На первый взгляд, для целей идеологической борьбы с коммунизмом следовало сконцентрировать усилия исключительно на советской истории. Но в том-то и дело, что формирование западной русистики определялось не только политическими нуждами, но и тем, что, собственно, движет наукой — стремлением понять. Именно стремление понять эту необычную страну, победившую фашизм и запустившую первого человека в космос, но упорно отгораживавшуюся «железным занавесом» от остального мира и угрожавшую ему, как казалось, своим атомным арсеналом, пробудило острый интерес к ней и привело в западную русистику сотни молодых ученых, основа мотивации которых была не столько идеологической, сколько сугубо научной. При этом для того, чтобы понять Россию, резонно полагали они, необходимо было обратиться не только к советской, но ко всей ее тысячелетней истории. К тому же, когда русистика сформировалась как самостоятельная отрасль западной исторической науки, выяснилось, что, несмотря на все идеологические установки, которым историки, конечно же, тоже были подвержены, и в этой, как и во всякой другой, научной области невозможно достичь единомыслия. Существующий в западной русистике спектр взглядов и концепций всех периодов российской истории чрезвычайно широк, за последние десятилетия в ней состоялось немало научных дискуссий, и уж конечно западные историки никогда не выступали как сплоченный отряд борцов единого идеологического фронта. Поэтому, как осторожно заметил Майкл Дэвид-Фокс, «влияние “холодной войны” на американские исследования России — тема не такая простая, как ее часто представляют… она заслуживает особого внимания со стороны ученых, которым она, к сожалению, до сих пор была явно обделена»{5}. Во всяком случае, очевидно, что влияние идеологии «холодной войны» на западных историков было далеко не столь всеобъемлющим, как это представлялось советским борцам с «буржуазными фальсификаторами истории», хотя, конечно же, их исходная система ценностей, не говоря уже о методологических установках, была совершенно иной, чем у советских историков. Необходимо также иметь в виду, что западная русистика неизбежно реагировала на все изменения, которые происходили в мировой исторической науке, и появлялись работы, написанные в русле и «новой социальной истории», и тендерной истории, и истории ментальностей и других направлений, которые российские историки начали интенсивно осваивать лишь в постсоветский период.

Что же касается истории XVIII века, то в попытках понять Россию ей была отведена особая роль, поскольку именно тогда наша страна превратилась в империю, стала играть активную роль на международной арене, но главное — приобрела многие из тех черт, которые сохраняла на протяжении последующих

столетий. Успешному изучению этого периода способствовали два важных обстоятельства. Во-первых, в результате грандиозной по своим масштабам работы русских дореволюционных историков по публикации документов XVIII века была создана весьма репрезентативная источниковая база, позволявшая исследовать многие проблемы российской истории этого времени без обращения к архивам, доступ к которым зарубежных ученых был затруднен. Во-вторых, вынужденные работать в узких методологических и идеологических рамках, советские историки сконцентрировали свое внимание на достаточно узком спектре проблем преимущественно социально-экономической истории, оставляя значительные лакуны, которые и заполнялись западными коллегами. Одной из таких лакун являлась политическая история России середины — второй половины XVIII века [1] . Эпоха Екатерины Великой и стала предметом профессиональной деятельности Дэвида Гриффитса.

Выпускник Колумбийского университета (1964), где он учился у Марка Раева, Дэвид Гриффитс уже через три года, что по американским меркам очень короткий срок, защитил в Корнельском университете диссертацию, написанную под руководством Уолтера Пинтнера, а с 1968 года и вплоть до выхода на пенсию в 2007 году, то есть почти сорок лет, преподавал в Университете Северной Каролины в Чепел Хилле. За эти годы он принял участие в многочисленных научных конференциях и опубликовал десятки статей, завоевав, как уже отмечалось, репутацию одного из лучших знатоков русского XVIII века. В своем резюме, составленном в 1997 году, профессор Гриффитс определил область своих научных интересов следующим образом: «Россия XVIII века. Социальная и интеллектуальная история. Марксизм». Если первый из названных компонентов описывает предметную область, которой посвятил себя историк, второй — научные направления, в которых он работал, то третий компонент — марксизм — может показаться несколько неожиданным. Однако, как убедится читатель, именно подобное сочетание оказалось чрезвычайно плодотворным: оно позволило Гриффитсу получить серьезные научные результаты.

Представленные в данном сборнике статьи тематически распадаются на две основные группы — работы, в которых автор пытается проникнуть во внутренний мир Екатерины II и через него понять мотивы ее политической деятельности, и внешняя политика России в период борьбы североамериканских колоний Британии за независимость. Несколько особняком стоит предисловие, написанное Гриффитсом к вышедшей в 1986 году книге его ученика Хью Хадсона-мл. «Подъем семьи Демидовых»{6} и посвященное дискуссиям советских историков о «генезисе капитализма» в России{7}. Казалось бы, задачей предисловия к книге молодого ученого должно быть пояснение читателю значения его работы. Но предисловие Гриффитса выполняет эту задачу лишь косвенно, являясь по сути самостоятельным исследованием, в котором прежде всего обращает на себя внимание доскональное знание автором советской историографии. Надо заметить, что если советские историки зачастую делали вид, что зарубежной историографии России не существует вовсе, то их западные коллеги внимательнейшим образом следили за всем, что печаталось в СССР. Детальное знание советской историографии, как легко убедиться, характерно для всех работ Гриффитса{8}, однако в данном случае речь идет к тому же о проблематике, находящейся, как может показаться, несколько в стороне от его основных научных интересов.

Предисловие Гриффитса к книге Хадсона — это взгляд американского историка на острейшую проблему советской исторической науки, остававшуюся таковой на протяжении всего времени ее существования. С одной стороны, очевидно, что ответ на вопрос о том, когда в России зародился капитализм, имел откровенно политическое значение, поскольку это был вопрос, принципиальный для создания концепции русской истории, которая соответствовала бы марксистско-ленинской теории (что само по себе имело важное идеологическое значение) и одновременно подтверждала бы правильность и научную состоятельность этой теории. Стремясь решить эту проблему, советские историки, таким образом, явно выполняли «заказ» коммунистической власти, но, с другой стороны, столь же очевидно, что сам факт попыток ее решения путем не прекращавшихся многие десятилетия научных дискуссий свидетельствует о том, что их участники вовсе не воспринимали свои споры как схоластические. Большинство из них искренне считали положения Маркса и Ленина реальным научным фундаментом своих исследований. Установление истины было для них не менее важно, чем для их партийных начальников, а сам дискутировавшийся вопрос воспринимался как реальная научная проблема, и ради ее решения велись серьезные исследования, результатом которых было введение в научный оборот значительного эмпирического материала [2] .