Екатерина Ивановна Нелидова. Очерк из истории императора Павла

Шумигорский Евгений Севастьянович

— И молчать, — подхватила она. — Урок этот хорош и достоин вашей политики, господин сенатор. Но я — женщина и говорю, что думаю.

Я пристально взглянул на нее и показал глазами на известного господина. Она меня поняла, но продолжала.

— Ах, я не стану стесняться, потому что окружена друзьями только нашего дома; не правда ли?.. — прибавила она, обратясь к г-ну К.

— Конечно, сударыня, — отвечал тот, несколько смутившись, и затем чрез несколько минут удалился.

Через три дня после этого жена моя приехала к графине. В прихожей она застала приготовления к отъезду, увидела г-жу Нелидову в слезах, а графиню в величайшем волнении.

— Как, милая графиня, вы уезжаете?

— Да разве вы не знаете, что нас выгоняют из Петербурга?

— Но за что же?

— Это уже его тайна. Счастье еще, что имение мое (Лигово) всего в 30 верстах от Петербурга, так как мне остается всего 48 часов времени, чтобы покинуть столицу.

Разговор этот, конечно, заключился слезами и мольбами. Все три дамы вместе воспитывались в институте и любили друг друга.

— Я поеду вслед за моею милой Буксгевден, — сказала Нелидова, — и оставлю двор, где… — рыдание прервало ее слова.

На следующий день мы посетили г-жу Нелидову, которая показала нам письмо, которое только-что написано было ею государю и в котором она испрашивала у него позволения последовать за своею подругою. Письмо было написано превосходно. Государь на другой же день прислал весьма любезный ответ, но в нем не было ни слова сказано о разрешении Нелидовой выехать из Петербурга. Нелидова написала другое письмо следующего содержания: «Так как

умолчание вашего величества относительно моей просьбы я принимаю как разрешение оной, то намерена воспользоваться этим и завтра уезжаю». Одновременно с сим она просила Палена о выдаче ей подорожной. Пален прислал ей подорожную, но просил воспользоваться ею лишь на другой день, а в то же время он отправил гонца к государю, находившемуся в Гатчине. Рассказывали, что Павел, получив известие об этой твердой решимости Нелидовой уехать, ужасно разгневался и воскликнул:

— Хорошо же, пускай едет; только она мне за это поплатится!» [227] .

Этот рассказ Гейкинга вполне подтверждается известною нам перепиской ее с Павлом за это время.

Но переписка эта показывает, что в это время Павел и Нелидова как бы поменялись ролями: Нелидова увлекалась гневом, выражалась резко, горячо, даже оскорбительно, а Павел Петрович, не смотря на то, отвечал ей спокойно, с полным самообладанием, и видимо не желал разрыва с своим другом. Вот как писала Павлу Нелидова:

227

Heyking. 127–129.

«Государь, вы высылаете г-жу Буксгевден. Этот поступок согласуется ли с вашим сердцем? Нет, государь, он не принадлежит вам: вы не способны разлучать жену с мужем, мать — с детьми, подругу — с той, кого вы не далее, как шесть недель тому назад, с таким жаром называли своим другом, и кто ничем не заслужил перемены по отношению к себе ни в ваших чувствах, ни в вашем поведении. Вспомните всю мою жизнь: не была ли она исключительно посвящена на то, чтобы любить вас и заставлять вас любить других? Вспомните, что, по вступлении вашем на трон, я искала только одного — остаться спокойной и быть забытой в своем мирном уединении. Где найдете вы доказательства или даже проявления моих честолюбивых чувств и расчетов? Я не искала ни почестей, ни блеска, — напротив я оставляю их с радостью. Но те, кто внушает вам подозрения против меня, в чьих руках вы, быть может бессознательно, являетесь орудием мщения, — эти лица рады случаю дать мне почувствовать, как мало они верят возможности возврата вашей дружбы ко мне. Позвольте же мне раз навсегда успокоиться на этот счет. Не воспользуйтесь, государь, своей властью для того, чтобы воспрепятствовать мне последовать за моей добродетельной подругой в ссылку, куда вы ее отправляете.

Государь, не допускайте заглушить мой слабый голос клеветою тех, кто в настоящее время всемогущ возле вас. Я лишь по необходимости нарушаю полное молчание, на которое я себя обрекла. Надеюсь лишь на Божие правосудие, которое вам откроет когда-либо глаза. Что касается до настоящего времени, то я знаю участь, которая постигнет мое письмо: я жду всего, если вы только станете выслушивать истолкования г. Кутайсова, вместо того, чтобы верить лишь своему сердцу и тем началам чести, которые вы должны во мне знать. Я жду всего, но никто не может лишить меня душевного спокойствия, доставляемого сознанием невиновности и чистоты. Я возлагаю свои упования на Бога, нашего общего Судию, и в ожидании Его суда продолжаю быть и по убеждению, и по привязанности, вашей, государь, верной слугою и подданной. Е. Нелидова.

19-го августа 1798 г.

Примите, государь, мою клятву пред Богом и пред людьми, что г-жа Буксгевден заслуживает лишь вашего уважения. Пусть я торжественно и навсегда откажусь от права быть вам полезной какие бы ни были впредь случаи или обстоятельства! Пусть это мое решение заставит успокоиться тех, кто скрывает свои честолюбивые планы и кто боится, что они когда-либо могут быть раскрыты мною!»

Ответ Павла Петровича был ответом человека, глубоко сознающего свою правоту и умеющего проявить, где нужно, энергию и решительность: слабохарактерные, но впечатлительные люди проявляют твердость своего характера именно в том, что, заткнув себе уши и закрыв глаза, самостоятельно и стремительно бегут без оглядки по направлению, данному им окружающими, умело действующими на их нервы и впечатлительность; так олень, коварно потревоженный охотниками с известной стороны, мчится, чересчур быстро мчится в противоположном направлении — прямо в их сети. Такие люди вдвойне несчастны: ложное самолюбие побуждает их верить, что они сами дошли до избранной дороги, а «твердость» их характера не допускает их тщательно взвесить и обдумать свои действия, так как спокойное, разумное обсуждение и проверка воспринятых ими впечатлений, фактов и взглядов кажется им проявлением слабости и не решительности. «Если письмо ваше должно было доставить мне удовольствие, — писал Павел Нелидовой, — то лишь потому, что в нем видна сердечность ваша, к которой и я обращаюсь. Все, что вы говорите о своем сердце, есть убедительное доказательство моих чувств к вам. Никто не знает этого лучше, чем вы. Я не понимаю, при чем тут Кутайсов или кто-либо другой в деле, о котором идет речь. Он или кто другой, кто позволил бы внушать мне или что-либо делать противное правилам моей чести и, совести, навлек бы на себя то же, что постигло теперь многих других. Вы лучше, чем кто-либо, знаете, как чувствителен и щекотлив по отношению к некоторым пунктам, злоупотребления которыми, вы это знаете, я не в силах выносить. Вспомните факты, обстоятельства. Теперь обстоятельства и я сам — точь-в-точь такие же. Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека, вы это знаете. Никто не знает лучше моего сердца и не понимает моих слов, как вы, и я благодарю вас за то, что вы дали мне случай: поговорить с вами откровенно. Впрочем, никто не увидит ни моего настоящего письма, ни вашего, которое я даже возвращаю при сем, если вы хотите этого. Клянусь пред Богом в истине всего, что я говорю вам, и совесть моя пред Ним чиста, как желал бы я быть чистым в смертный свой час. Вы можете увидеть отсюда, что я не боюсь быть недостойным вашей дружбы. Павел». [228]

228

Choumigorsky: «Lettres» etc., 78–80.

5 сентября Нелидова выехала уже из Петербурга вместе с семейством Буксгевден, направляясь в замок Лоде в Эстлянской губ., пожалованный ранее Павлом Буксгевдену и уже известный в истории, как место жительства и смерти принцессы Виртембергской Августы, екатерининской Зельмиры. Вслед затем раздражение императора проявилось в целом ряде новых увольнений приверженцев императрицы и Нелидовой: 9-го сентября уволен был от службы вице-канцлер кн. Александр Куракин, 13-го — добродетельный сенатор Гейкинг, автор воспоминаний, женатый на одной из подруг Нелидовой; в октябре — генерал Ховен, женатый на другой ее подруге. В то же время Кутайсов сделан был егермейстером и получил орден св. Анны 1-й ст. с бриллиантами, а Пален — Андреевскую ленту, и оба они сделаны были графами Российской империи, Растопчин переименован был действительным тайным советником и сделан членом иностранной коллегии, но пост вице-канцлера достался племяннику Безбородко, Кочубею.

XIV

Личность Анны Петровны Лопухиной и характер влияния ее на Павла. — Увольнение преданных императрице лиц, проявление крайностей в характере государя. — Тревожное состояние общества. — Горесть Марии Феодоровны о разлуке с Нелидовой. — Подозрительное отношение к ним Павла Петровича. — Образ жизни Нелидовой в замке Лоде. — Переписка ее с императрицей. — Переписка Нелидовой с Павлом и возвращение ее в Петербург.

Окончательный разрыв с Нелидовой предшествовал приезду в Петербург Анны Петровны Лопухиной, сопровождаемой ее мачехой, известной Екатериной

Николаевной. 6-го сентября Анна Петровна пожалована была камер-фрейлиной, а Екатерина Николаевна — статс-дамой; тогда же П. В. Лопухин произведен был в действительные тайные советники… 29-го сентября двор переехал из Гатчины в Петербург, куда уже явилось к этому времени семейство Лопухиных, а 8-го октября при дворе был бал. Анна Петровна в первый раз ужинала при дворе, Император за стол не садился, а, как сказано в камер-фурьерском журнале, «изволил проводить время в обозрении заседающих за столом персон». По отзыву современника, быть может пристрастному, так как он принадлежит даме, «Лопухина имела красивую голову, но была не высокого роста, дурно сложена и без грации в манерах; красивые глаза, черные брови и волосы того же цвета, прекрасные зубы и приятный рот были ее единственными прелестями; небольшой вздернутый нос не придавал изящества ее фигуре. Выражение лица было мягкое и доброе, и действительно Лопухина была добра и неспособна ни желать, ни делать чего либо злого, но в то же время она была недалекого ума и не получила должного воспитания (peu d’esprit et point d’'education). Ее влияние проявлялась только в раздаче милостей; у нее не было данных, чтобы распространить его на дела, хотя любовь государя и низость людей давали ей возможность вмешиваться во все. Часто она испрашивала прощение невинным, с которыми император поступал очень строго в минуты гнева: тогда она плакала и дулась и таким образом достигала желаемого. Императрица относилась к ней всегда очень хорошо, чтобы угодить своему супругу». В этом портрете Анны Петровны Лопухиной легко увидеть черты, которые привязывали к ней сурового, неспокойного духом государя, с излишней мнительностью видевшего вокруг себя лишь предателей, эгоистов, стремившихся завладеть его умом и направлять государственные дела сообразно личным своим выгодам: нельзя не видеть, что молодая Лопухина во многом напоминала Нелидову, теперь постаревшую. Очевидно, что Павел Петрович личной привязанности к нему Лопухиной придавал огромную, цену: он чувствовал, она видела в нем человека, тогда как для всех прочих он был, прежде всего, суровым и безграничным властелином. К несчастью для Павла, Лопухина владела его умом гораздо в меньшей степени, чем Нелидова; по молодости и неопытности она не видела опасностей, которыми окружен был ее царственный поклонник, не понимала его государственных стремлений и всего менее могла руководить им, внушая ему осторожный, мягкий образ действий по отношению к его окружающим. Мало того, Лопухина, по своей недальновидности, часто была бессознательным орудием в руках партии, которая, группируясь постепенно вокруг особы государя, стала затем преследовать, во вред ему, свои особые цели… Во всяком случае, при дворе рады были возвышению Лопухиной, тем более, что отец ее И. В. Лопухин, заменивший князя Алексея Куракина в должности генерал-прокурора, отличался, по всеобщему отзыву современников, справедливостью, бескорыстием и умеренностью. Но Павел не доверял молчаливому терпению своей супруги, и недоверие это постоянно поддерживалось Кутайсовым и его согласниками. «С этого времени, — говорит Чарторыжский, — Павел постоянно мучился тысячью подозрений: он думал, что сыновья его недостаточно ему преданы, что его супруга хочет сама царствовать вместо него. Ему успели внушить глубокое недоверие и к ней, и к его старым слугам. Тогда-то началось для всех тех, кто приближался ко двору, время боязни и вечной неуверенности в завтрашнем дне. Каждый рисковал быть высланным, получить оскорбление в присутствии всего двора, благодаря какой либо несправедливой вспышке императора, который обыкновенно поручал эту неприятную комиссию гофмаршалу… Придворные балы и праздники были местом, где рисковали потерять свое положение и свободу. Император воображал иногда, что бывают не совсем почтительны к особе, которую он уважал, или к ее родственницам и подругам, и что это есть следствие злоумышлении императрицы. Этого было достаточно, чтобы император приказывал тотчас удалить предполагаемого виновного от двора. Недостаточно глубокий поклон, невежливый поворот спины во время контрданса, или какой либо другой промах в этом роде, были поводом к тому, что балы и другие придворные собрания по вечерам, подобно тому, как утром парады, сопровождались прискорбными последствиями для лиц, на которых падало подозрение или неудовольствие государя. Проявление его гнева и его решения были внезапны и тотчас приводились в исполнение… Все те, кто составлял двор или появлялся перед императором, находились в состоянии постоянной боязни: никто не был уверен в том, что останется на своем месте до конца дня; ложась спать, никто не мог поручиться за то, что ночью или рано утром не явится к нему фельдъегерь и не посадит его в кибитку. Это были привычные случаи, которые сделались даже предметом постоянных шуток. Такое положение вещей началось со времени немилости к m-lle Нелидовой и продолжалось, все усиливаясь, в течение всего царствования Павла. M-lle Нелидова вела себя, с самого начала своей опалы, с большим достоинством и гордостью. Она оставила двор, ничем не показывала своего желания там оставаться, не сделала ничего для того, чтобы туда возвратиться. Она говорила всякому, кто хотел ее слушать, и говорила с заметным пренебрежением, что нет ничего более скучного, как жизнь при дворе, и что она счастлива, оставив его наконец» [229] .

229

Czartoryski. Memoires, I, 177–179.

Смольный монастырь в конце XVIII в.

Действительно, в этих чувствах не могло быть сомнения, так как симпатии Нелидовой влекли ее постоянно вдаль от придворных интриг, и Смольный монастырь был по-прежнему ее убежищем, где она предавалась тихим своим занятиям и где расточала она свои ласки юным воспитанницам. Оттого и удаление Нелидовой в Лоде возбудило там всеобщее сожаление [230] . В обществе же лишь немногие здравомыслящие люди понимали все значение этого события, а большинство смотрело на нее, как на отставную фаворитку; враги Павла, впрочем, воспользовались ее опалой, чтобы распустить слух, перешедший в потомство, будто бы Нелидова была выслана из Петербурга по приказанию государя [231] . Но сильнее всех горевала об отъезде Нелидовой императрица Мария Феодоровна: с этим отъездом она теряла уже всякую надежду на возврат своего влияния, на возможность удерживать Павла Петровича от крайностей всякого рода, лишалась единственного друга, с которым она могла постоянно советоваться и делить свое горе. Оттого Мария Феодоровна, в течение нескольких дней в целом ряде писем и записочек [232] , умоляла Нелидову отказаться от ее решения и остаться в Петербурге; особенно огорчала ее мысль, что Нелидова как бы предпочитает разлуку с нею разлуке с Буксгевден, хотя в то же время Мария Феодоровна и отдавала полную справедливость чувствам, руководившим ею. «Поведение нашей доброй Нелидовой, — писала императрица Плещееву, — делает ей величайшую честь: она сопровождает своих друзей в изгнание. Вот редкое доказательство дружбы!» «Я страдаю, — прибавляет она, — от перемены чувств общества по отношению к императору: это раздирает мое сердце, которое желало бы видеть его любимым и уважаемым» [233] .

230

Арх. кн. Воронцова, XV. 133. Письма Протасова.

231

«Русск. Арх.», 1873, II, 216–217. Причиной высылки выставляли то, будто Нелидова вступилась за Марию Феодоровну.

232

Choumigrosky: «Lettres», etc., 71–89.

233

Ркп. — Письмо от 24-го августа 1798 г.