Екатерина Ивановна Нелидова. Очерк из истории императора Павла
Шрифт:
Чувства дружбы и уважения, которые Мария Феодоровна питала к Нелидовой, особенно выразились в постоянной переписке, которую она вела с нею по почте во время ее пребывания в замке Лоде в 1798–1799 годах.
Переписка эта вообще носила грустный характер, заключаясь преимущественно в воспоминании прошлых счастливых дней и скорби обеих подруг о постигшей их разлуке. Современных событий они касались весьма мало; лишь иногда императрица сообщала Нелидовой новости о семейных или придворных делах, благоразумно умалчивая о государе и его действиях. Умолчание это имело свои основания: в XVIII веке в большом ходу была так называемая «перлюстрация» — вскрывание и чтение на почте писем разных лиц, почему-либо остановивших на себе подозрительное внимание правительства. Не избегла этой участи и переписка Марии Феодоровны с Нелидовой, вообще сначала крайне не нравившаяся Павлу Петровичу. В рукописном «Дневнике» Растопчина за это время мы находим следующие приказания государя, касающиеся переписки Нелидовой и ее самой:
«1798. Октября 28. Велено перлюстрировать все письма, отправляющиеся в
Ноября 7. Велено перлюстрацию писем от Нелидовой и к ней остановить и не продолжать.
Ноября 9. Велено производить вновь перлюстрацию писем камер-фрейлины Нелидовой и к ней писанных.
Ноября 11. Велено: arr^eter les lettres du Nonce (Litta) `a Lohde.
Ноября 13. Открыть все письма в Ревель и Нарву для узнания, нет-ли чего в Шлосс-Лоде.
Ноября 14. Одно письмо от императрицы к Нелидовой отправить, а прочие все остановить.
Ноября 15. Письмо от императрицы к Нелидовой доставить к государю.
Ноября 19. Графу Палену велено написать к генерал-губернатору (эстляндскому) Нагелю, чтобы он от себя дал знать в Шлосс-Лоде, дабы те, кои избрали себе место добровольно для своего пребывания, там бы оставались. На сие есть воля государя, узнавшего, что некоторые люди (sic) из оного замка собираются в С.-Петербург.
Ноября 21. Письмо от Львовой к Нелидовой и посылку отправить. Письмо от императрицы к Нелидовой сожжено императором.
Ноября 22. Сжечь два письма от Нелидовой в императрице и одно к Львовой.
Ноября 24. Письмо в Шлосс-Лоде отправить.
Ноября 26 Donner `a Pestel (почт-директору) l’ordre de ne pas faire parvenir la lettre de m-lle N'elidow a l‘Emp'eratrice. Qu’on insinue `a Buxhevden de ne pas venir ici.
Ноября 27. Br'uler la lettre de l‘imp'eratrice `a m-lle N'elidow.
Ноября 28. Laisser partir la lettre de m-lle Lvow `a m-lle N'elidow.
Декабря 1. Письмо от императрицы отправить в Шлосс-Лоде.
Декабря 3. Сжечь письма Нелидовой к императрице.
Декабря 4. Письмо от императрицы к Нелидовой послать.
Декабря 6. Государь император соизволил указать, чтобы приложенные при сем два письма доставлены были к ее императорскому величеству — так, как и впредь приходящие от камер-фрейлины Нелидовой, писем же от нее и к ней перлюстрации не производить.
1799. Января 10. Велено перлюстрацию переписки Нелидовой остановить.
Выписки эти вполне подтверждают свидетельство Гейкинга, что письма Марии Феодоровны и Нелидовой сначала вскрывали, но, убедившись, что они не заключают в себе ничего интересного, перестали делать это. «Тем не менее, — прибавляет Гейкинг, — Павлу была весьма досадна эта непоколебимая привязанность его супруги, которая в то время; когда он был великим князем, сильно, напротив того, не жаловала Нелидову. Досада Павла отразилась на его обращении с супругою…» [234] . Вернее, кажется, предположить наоборот, что Павлу не нравилась привязанность Нелидовой к императрице, не нравилась, при его боязни к заговорам, эта постоянная возможность пересылки между лицами, на которых обращена была его подозрительность. Само собою разумеется, что как Мария Феодоровна, так и Нелидова прекрасно знали, что письма их вскрываются или могут быть вскрыты и прочтены императором, а потому к содержанию некоторых из этих писем нужно относиться с большою осторожностью: в сущности эти письма писаны были обеими подругами, вероятно, именно в надежде, что они будут прочтены императором; таким образом, очевидно, перлюстрация этих писем оказывалась палкою о двух концах и приводила, в конце концов, к тому, что Павел мог узнавать из них только то, что Мария Феодоровна и Нелидова хотели довести до его сведения. С этой точки зрения весьма любопытно ознакомиться с содержанием письма от 27-го декабря 1798 года, так как именно после этого письма повелено было прекратить перлюстрацию.
234
Heyking, 131.
«Это в первый раз, моя добрая императрица, — писала Нелидова, — я ничего не говорю императору, по случаю наступающего Нового года. У меня не было во всей моей жизни ни одного друга, относительно которого я была бы в таком положении. Это не препятствует мне искренно пожелать ему счастья; но дорогая моя императрица, то, что я говорю теперь, отнюдь не должно побуждать напоминать ему мое имя под каким бы то ни было предлогом. Я не хочу существовать для него, так как сердце его не признает меня. Мое сердце было бы затронуто, если бы до его ушей дошло что либо, имеющее какое-либо ко мне отношение. Моя добрая императрица знает, что все, высказываемое мною на ее груди, должно там и умереть» [235] .
235
Correspondance, 353–354 Письмо это издательницей неправильно отнесено к 1799 году.
Несколько ранее она писала об императоре: «Было бы для него более по-христиански прощать ошибки тем, кто приблизится к нему, и тем, кого он удаляет от себя, хотя, поистине, я никогда не пожелала бы приблизиться к его особе. Я чувствую себя более счастливою вдали от его присутствия и одинаково спокойною вдали или вблизи. Но он имеет несчастье никогда не думать о горе, которое он причиняет другим, и считает за ничто все их лишения. Я думаю, однако, что он не поступал бы таким образом, если
236
Там же, 331–332.
Нельзя не верить искренности Нелидовой, когда она писала императрице об удовольствиях тихой и спокойной жизни, которую она вела в Лоде.
«Добрая и дорогая моя императрица, — сообщала она 29 ноября, — после письма от 12-го ноября я ничего от вас не получала и напрасно прождала от вас новостей в тот день, когда я привыкла получать их почтою (письмо Марии Феодоровны к Нелидовой, от 21-го ноября, как видно из «Дневника» Растопчина, было сожжено). Эта задержка беспокоит меня, возбуждая опасения за здоровье моей доброй императрицы. Такое чувство поддерживается даже моим образом жизни. Встаю я между шестью и семью часами; помолившись Богу за всех, кто нам дорог, кто любит нас и кто любим нами, выпивая чашку чая иногда с аппетитом, иногда без него; потом собирая карандаши и начинаю рисовать. И в это время дорогие воспоминания, иногда мучительно, невольно, теснятся в голове; слезы умиления, иногда печали, падают на рисунок, который вам угодно было изукрасить. Это занятие задерживает вас до одиннадцати часов, когда нужно заняться туалетом, чтобы выйти в 12 часов к обеду. После этого обеда заменяющего завтрак вы пользуетесь небольшим остатком дня чтобы заняться чтением — серьезным ли то, или легким, или просто усыпительным. В три часа пополудни нужно уже зажигать свечу, а часом позже уже прекращать чтение, чтобы пощадить бедные глаза, которые пригодятся на завтрашний день; потом я обращаюсь к музыке, которая продолжается до восьми часов вечера… Когда, говорю я, все семь дней недели проводят всегда одним и тем же образом, бывает весьма приятно, что восьмой день приносит вам утешение знать по крайней мере, что те, кто нас интересуют, пользуются добрым здоровьем. Я просила также в Смольном уведомить меня о музыке, но также не получила ответа. Богу угодно, чтобы я могла считать себя забытой на некоторое время моей доброй императрицей и моим дорогим обществом. Нет, благое Провидение не покинет меня и я сохраню и милости одной, и привязанность другого. Все мое честолюбие ограничивается обладанием этими сокровищами, и Бог поможет мне сохранить их.
Но этот недостаток в новостях о всем том, что мне дорого располагает мою душу к меланхолии, которую, вероятно, замечает моя добрая императрица. Но я слагаю на ее грудь все свои мысли и чувства, в полной уверенности, что они умрут там. Ах, чего стоила бы жизнь, если бы дружба не услаждала ее и от времени до времени не успокаивало сердца, подчиняющегося ее мягкому влиянию! Письма доброй моей императрицы являются всегда бальзамом для меня; уже ради этого она не лишит меня их. Она знает, насколько они для меня необходимы и драгоценны, особенно с тех нор, когда получила основание думать, что я никогда более ее не увижу (намек на распоряжение Павла о невыезде из замка Лоде). Я рано привыкла ко всем жизненным лишениям, но чувствительна только к потере дружбы. Наконец довелось мне испытать и эту потерю, но Бог не покинет меня никогда, так как я имею утешение по совести сознавать себя чистою по отношению в тем, кто пользовался моей дружбой. Я знала это счастие в различные эпохи своей жизни и буду иметь еще счастие не быть забытой моею дорогою императрицей в разлуке, которая, быть может, продлится в течение всей моей жизни. И самая долгая жизнь не покажется ли нам самой короткой, когда жизнь приходит к своему концу, и когда начинают думать о вечности? Вечность представляется душе нашей лишенной всех приманок жизни, и самый мир тогда — уже ничто для нас. К счастью, я никогда не была привязана к этим обманчивым призракам и не могу сожалеть об удовольствиях, которые других приводят в опьянение (on s’y enivre). Таким образом, исторгает у меня сожаления не мой образ жизни, а отсутствие всякой надежды увидеться когда-либо с теми, кто дорог моему сердцу… Не питая сама ни к кому ненависти, я желала бы также оставаться нечувствительной к ненависти других» [237] .
237
«Correspondance» 333–336.
В этом грустном положении Нелидова прожила в замке Лоде почти полтора года, до января 1800 г. Живя так долго вдали от своих родственников и друзей, лишенная, благодаря усердному участию эстляндских чиновников к опальной фаворитке, почти всяких связей с внешним миром, Нелидова наконец решилась смириться и, поздравляя императора с наступавшим новым годом, просила у него разрешения возвратится в Петербург и поселиться по прежнему в Смольном. Мотивом своей просьбы она выставила болезнь глаз, грозившую ей слепотою; одновременно с этим она ходатайствовала и за графа Буксгевдена, который желал отправиться с своим семейством за границу [238] .
238
Heyking, 188.