Екатерина Медичи
Шрифт:
Все это пронеслось в голове у Лесдигьера в одно мгновение, и теперь он мучительно размышлял, что ответить на неожиданное предложение Жанны. При этом ответ должен быть таким, чтобы не оскорбить и не обидеть ее. Ведь сердца влюбленных так ранимы.
— Ответь мне, Жанна, на один вопрос. Только честно, хорошо?
Она повернулась к нему:
— Я всегда откровенна и честна с тобой, Франсуа, ты же знаешь.
— Скажи мне, я не надоел тебе?
Вместо ответа она бросилась к нему на шею и заплакала.
— Как могла родиться в твоей голове подобная мысль, Франсуа? —
Все, о чем он только что думал, никуда не годилось. Она не испытывала его и не шутила с ним. И нельзя было этого не видеть!..
Жанна отодвинулась и пытливо вгляделась в его лицо.
— Почему ты задал мне этот вопрос?
— Если бы ты не предложила мне стать твоим мужем, я не задал бы его. Ведь только влюбленные искренне любят друг друга.
Она опустила глаза, обдумывая его слова, потом тихо произнесла:
— Какая глупость…
— Прости…
— Ты не хочешь быть моим мужем? И не надо. Не хочешь стать герцогом? Это тоже твое право. Но ради бога, Франсуа, умоляю тебя… — Она молитвенно сложила руки на груди, и ее бархатные ресницы вновь затрепетали. — …не лишай меня своей любви! Без нее я умру. Ведь у меня больше ничего не осталось на свете, только мои дети, которых я люблю и для которых живу. И ты…
Лесдигьер осыпал ее руки поцелуями. Теперь он уже сам не понимал, что говорит. Слова слетали с губ, а мозг даже не давал себе труда оценить верны ли, нужны, уместны ли эти слова. Они шли из глубины души, их выталкивало из себя его сердце.
— Жанна, дорогая, как можешь ты сомневаться в моей любви к тебе? Ты сделала меня счастливейшим из смертных! Никто и не подозревает, сколько в твоем сердце ласки, нежности и тепла. Все считают тебя надменной дамой, но только я один знаю, какая ты милая и как умеешь любить.
— Франсуа, Франсуа, ведь это ты разбудил во мне женщину, которую увидели во мне мои придворные, считавшие меня доселе статуей, неким изваянием с каменным сердцем, которому недоступны ни возвышенные чувства, ни настоящая любовь!
— Я буду любить тебя столько, сколько тебе самой захочется, но, если когда-нибудь ты станешь со мной холодна, я молча уйду. И не вернусь, покуда ты не позовешь меня.
— Не смей даже, и думать об этом, Франсуа, ибо этого никогда не будет. Не дождутся враги расторжения нашего с тобой союза. Пусть только попробует кто-нибудь коснуться своими грязными лапами нашей любви… Я, королева Наварры, встану на ее защиту, потому что ты под моим покровительством, потому что ты мой, потому что я люблю тебя!
— А я буду защищать ее своей шпагой, моя возлюбленная королева, и горе тому, кто встанет на нашем пути, будь то хоть сам король! Я готов жизнь свою отдать за тебя! Зачем она мне, ведь в ней никого нет, кроме тебя и моей дочери Луизы.
— Франсуа! — обеспокоено воскликнула вдруг Жанна. — Да ведь мы совсем забыли про нее! Где же она?
— Успокойся, я все время наблюдаю за ней. Вон она, на берегу, видишь, строит на песке какой-то замок.
Камилла де Савуази родила дочь три года тому назад,
Луиза жила в Ла Рошели уже больше месяца и явилась причиной сурового выговора, который получил Лесдигьер от королевы Наваррской. Дело в том, что Жанна с первого же дня так полюбила малютку, что сразу стала называть ее своей дочуркой и всякий раз при этом лила горькие слезы, вспоминая, видимо, свою собственную дочь Катрин, когда та была в таком же возрасте. А Луиза, безошибочно распознав в Жанне любящую мать с добрым и отзывчивым сердцем, отвечала ей взаимной любовью. И Лесдигьер, глядя, как они вечерами сидят, обнявшись вдвоем, и Жанна с увлечением рассказывает девочке какие-то интересные детские истории, порой растрагивался до слез.
В конце концов, Луиза так привыкла к Жанне, что уже не мыслила себя без нее. Однажды девочка в один из таких вечеров назвала Жанну мамой. Бедная королева залилась слезами и сжала девочку в объятиях. С этого самого дня она беспрестанно осыпала ее поцелуями, называя своей дочуркой, а Луиза, ни о чем, не подозревая, обвивала ее шею своими ручонками и шептала ей на ухо:
— Мама, мамочка, где же ты была? Почему я тебя так долго не видела?
За этот месяц Жанна выплакала слез больше, чем за все девять лет со дня смерти Антуана Бурбонского. Но то были слезы счастья, и она о них нисколько не жалела. Но разнесла в пух и прах Лесдигьера за то, что он не привез свою дочь раньше.
— У тебя просто каменное сердце! — негодовала она, целуя малютку и крепко прижимая ее к себе. — У тебя такая чудная дочь, а ты отдал ее на воспитание чужим людям и сам ей не показываешься. Ты хочешь, чтобы она забыла о твоем существовании?
Луиза подняла головку с русыми волосами и сказала очень серьезно:
— Я папу своего никогда не забуду. Он у меня хороший. Ведь если бы он не увез меня оттуда, я не увидела бы тебя, мама.
Больше Жанна уже ничего не могла вымолвить. Только ласкала малютку да размазывала рукавом платья слезы по щекам. А когда Луиза спросила, почему та плачет, она ответила:
— Это от счастья, доченька, ведь мы с тобой так давно не видели друг друга.
И Жанна, сияя от счастья, объявила Лесдигьеру, что отныне будет Луизе матерью.
Придворный штат королевы пошушукался, посудачил день-другой об этом новом явлении и тут же привык, видя Жанну и Луизу повсюду вдвоем. Ни для кого, конечно, не было секретом истинное положение вещей, но кто посмел бы заикнуться, осуждая действия ее величества королевы?
А Генрих Наваррский, встретив как-то Лесдигьера, улыбаясь, сказал: