Екатерина Медичи
Шрифт:
— Что же это за причины?
— Я уже говорила, что кардинал Шатильон писал из Англии о желании Елизаветы отдать свою руку Генриху Наваррскому. Как тебе нравится такой поворот?
Лесдигьер поразмыслил немного, потом ответил:
— Ты не дала согласия на этот союз, это ясно. А причина лежит на поверхности. Что представляла бы из себя эта пара: он, юный, ему нет еще и девятнадцати, и она — правда, протестантка, но годится ему в матери?
— Согласись теперь, могла ли я отдать ей его в мужья? Не говоря уже о том, что мой Генрих попросту зачах бы
— А твоя дочь Катрин? Какова перспектива у нее? Ты говорила как-то, что имеешь виды на короля Шотландии.
— Если Елизавета останется бездетной, король Шотландии унаследует ее трон, а значит, моя дочь, будучи его женой, станет королевой Англии. Такой союз меня бы вполне устроил. Я могла бы, кстати, женить Генриха на Марии Стюарт, но, кажется, той уже не выбраться из тюрьмы, куда упрятала ее Елизавета.
— В отношении Катрин задумано неплохо, но вот согласится ли сам шотландский король?
— Он и подал эту мысль кардиналу, который сообщил мне об этом в письме.
— Хорошо, а вторая причина брака с домом Валуа?
— Примирение враждующих партий. Я тоже хочу мира во французском королевстве, которым будет править мой сын, и этой свадьбой, надеюсь окончательно помирить католиков с гугенотами. Об этом же радеет и мадам Екатерина, так, во всяком случае, она уверяет меня в своих письмах.
— Но, если принцесса Маргарита не согласится стать протестанткой, что тогда?
— Это ее дело, заставлять ее никто не собирается. Они будут молиться одному Богу, но она будет слушать мессы, а он — проповеди. А когда он станет королем Франции и Наварры, то издаст эдикт о веротерпимости, который раз и навсегда решит проблему гражданских войн в стране и принесет долгожданный мир в королевство. Это сватовство льстит наваррской короне и ведет моего сына на французский престол. Вот тебе и третья причина. Но не устал ли ты, мой Франсуа, слушать мои разглагольствования о моей же собственной политике?
— Нет, любовь моя, нет, моя Жанна! Нет радостнее минут, когда я могу слушать тебя и любоваться тобой, умнейшей женщиной своего времени, самой прекрасной на свете. Я горд и счастлив оттого, что у меня есть ты, моя королева маленького государства.
— Франсуа, любимый мой, если бы ты знал, как я рада, — она прижала его голову к своей груди и сама склонилась над ним, как над сыном, — как рада твоим словам и тому, что они адресованы мне. Ведь я никогда не слышала ничего подобного в своей жизни. Мне хорошо с тобой, Франсуа, и я хотела бы, чтобы это никогда не кончалось…
— Это и не кончится, моя королева, пока я жив, пока бьется в моей груди сердце. И я столько раз буду целовать твои руки, твои губы и глаза, сколько тебе самой захочется до тех пор, пока ты сама не прогонишь меня.
— Никогда, любовь моя, слышишь, никогда тебе не дождаться от меня этих слов. Любовь наша безгранична! Окончиться она может только со смертью одного из нас, и вряд ли я ошибусь, если скажу, что первой буду я.
— Не говори о смерти, Жанна. Ты молода, красива, полна жизни, когда ты идешь вместе
Но любовь любовью, а Жанна все же еще чего-то недоговорила, и когда взаимные проявления любовных ласк несколько поутихли, она решила досказать все до конца. Лесдигьер должен был знать это потому, что никому другому она не могла доверить самое сокровенное.
— Ты спрашиваешь, почему я соглашаюсь на эту свадьбу? Я назову тебе и еще одну причину, последнюю. Знаешь ли ты, что выдумала мадам Екатерина? Что она поставила мне в вину? На чем сыграла эта шантажистка?
— Нет, но узнаю, если ты скажешь мне.
— Тогда слушай. Тебе известно, что моим первым мужем был герцог Клевский Вильгельм де Ла Марк. Мне было тринадцать лет, когда меня поставили к алтарю. Расторгли наш брак четыре года спустя. Второй мой муж, Антуан Бурбонский, первый принц крови, благодаря браку со мной стал наваррским королем. Но только теперь, когда прошло столько лет, Екатерина, как оказалось, выжидавшая лишь удобного случая, чтобы заставить меня принять ее волю, заявила, что мой второй брак был незаконным, поскольку я все еще — принцесса Клевская по первому браку. И она заявила, что может доказать это. Выясняется, что я все еще состою в первом браке, хотя формально нас и развели, а брак с Антуаном лишь ловкий ход, который дал ей в руки козырь против меня.
— Пресвятая Дева Мария! — пробормотал в растерянности Лесдигьер. — Но ведь это значит, что Генрих Наваррский, твой сын, — незаконнорожденный! Бастард!
— И она собирается доказать это папе. Представляешь, чем это грозит моему Генриху? Со мной они церемониться не будут, я ведь не их веры, хотя и воспитывалась католичкой. И если сомнения одолеют папу, то мой сын не только не станет королем Франции, не только не женится на принцессе Валуа, но даже потеряет право на наваррскую корону! Понимаешь теперь, какой удар мадам нанесла мне? Что же мне остается делать, как не дать согласие, которого она так добивается? Но легко она его не получит, ибо я буду ставить ей условия, а не она мне. Пусть знает, что наша борьба еще впереди. К тому же мы не выслушали еще самого Генриха. Вдруг он захочет жениться на Елизавете? Я уже не смогу ему помешать, он вполне самостоятельный; единственное — это открыть ему глаза на действительное положение вещей и надеяться, что он внемлет советам матери.
— Хочешь, я поговорю с ним? — предложил Лесдигьер. — Он любит меня и прислушается к моим словам.
— Нет, Франсуа. Если он не послушает меня, то он не послушает всех прочих тем более, даже адмирала, которого глубоко чтит и уважает.
— Что ж, будем надеяться на благоразумие принца Наваррского, в чем я, кстати, не сомневаюсь. Не может он променять свою страну на другую и забыть при этом родной язык и свое высокое предназначение — престол французского королевства.