Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)
Шрифт:
Осенью, в конце сентября 1920 года, моему зятю и сыну удалось выхлопотать казённую квартиру.
Квартира была не из важных, помещалась в одноэтажном каменном доме, была сыровата и грязна, но вмещала в себя пять небольших комнат, что было достаточно для нашей семьи в шесть человек.
Но в декабре и зять, и сын ушли в отставку, и мы все трое остались без заработка, да и квартиру должны были очистить в месячный срок. Только одна Наташа бегала по своим урокам. Наступило тяжёлое время.
За период пребывания во Владивостоке припоминаю курьёзный случай. У нас был повар-китаец. Старик ещё носил длинную косу, что указывало на консервативность
— Вставайте, капитана, к нам забрался хунхуза.
Я, быстро одевшись, прошёл в кухню, захватив с собой браунинг.
Повар указал мне на сломанный замок у входных дверей. Выяснилось, что хунхуза ничего не успел украсть, ибо был пойман поваром.
— Где же он?
— Хунхуза на дворе, — ответил повар.
Я, опасаясь нападения, с браунингом в руке вышел на двор. Посреди небольшого двора стоял высокий фонарный столб, у которого стоял хунхуза. Ничего страшного в нём не оказалось. Когда я к нему подошёл, то заметил, что руки его связаны и привязаны к столбу, но связаны мочальной верёвкой. Если бы вор сделал малейшее движение, мочалка порвалась бы.
— Послушай, Василий, зачем ты связал его этой мочалкой? Ведь разорвать её ровно ничего не стоит.
— А потому, капитана, что рвать нельзя. Хунхуза не может разорвать, раз он попался и ему связали руки.
Что за странный народ, думал я. Ведь это всё равно что если бы я, поймав вора, приказал ему дожидаться на улице рассвета, с тем чтобы, когда настанет день, отвести в участок.
— Ну, Василий, что же нам с ним делать?
— Что скажет капитана.
— Ну, веди его в участок.
И наш Василий взял кончик мочальной верёвочки и повёл покорного хунхузу в участок.
Вся эта история произвела на меня впечатление. Я даже подумал, что хунхуза, вероятно, голодая, решил сам попасть в участок, где и тепло, и сытно кормят. А без взлома и воровства туда не попадёшь.
С этой скромной квартиркой связано и воспоминание о приезде во Владивосток нашей хорошей знакомой по Симбирску — Екатерины Максимилиановны Перси-Френч. Нам удалось поместить её в комнату Толюши. Она приезжала с целью расспросить и разузнать что-либо об Петре Михайловиче Братке, своём гражданском супруге.
МЕНЯЛЬНАЯ КОНТОРА
Итак, жребий брошен. Разрешение на открытие меняльной конторы получено. Помещение, что занимала биржа в доме «Кунста и Алберста», снято за триста пятьдесят иен в месяц. Одна беда: мал капитал. К тому времени у меня оставалось около шести тысяч иен, у моей матери — около двух тысяч и у Льва Львовича от продажи привезённых франков образовалась сумма в восемьсот иен.
Я засел за приготовление бухгалтерских книг и ордеров с целью добиться наиболее упрощённой и удобной формы ведения дела. Помимо этого, надо было обучить служебный персонал, состоявший из членов моей семьи.
Каждому я установил жалованье в размере пятидесяти иен в месяц, а себе назначил сто иен. Вся прибыль от семейных капиталов делилась на две равные части. Половина распределялась пропорционально капиталу каждого, а другая половина делилась между работниками пропорционально получаемому жалованью. Таким образом, больше всех теряли я и моя мать, а молодёжь, капиталы коей были ничтожны, выигрывала.
Я строил надежды главным образом на скупке-продаже мелкого серебра. Этим серебром по несколько вздутому курсу казна расплачивалась со служащими. Рыночный
Сам зал я устроил так, как обычно устраивают в банках, — отделив публику от служащих перегородками с оконцами.
Приступили к делу мы с робостью и замиранием сердца.
К общей радости, в первый же день к нам понесли и серебро, и американские доллары, и русское золото.
Вся семья дружно работала с девяти утра до пяти вечера. Затем около часа уходило на подсчёт кассы, так что возвращались мы домой к половине шестого — семи часам. Тотчас после обеда я засаживался за составление ежедневного баланса, что отнимало время до часу ночи. Работа была тяжёлая, но чувствовалось, дело пойдёт и даст хорошую прибыль. Это подбадривало и меня, и всю мою милую команду. Но всех волновал вопрос, куда я дену серебро. Вся кладовая была засыпана серебром, едва успевали шить мешки. Однако в первый день никто серебра не купил, хотя бы на одну иену, и жена в тревоге говорила, что надо прекратить его покупку.
А иен уже на третий день не хватило. Пришлось обратиться к Японскому банку с просьбой открыть онкольный счёт под разные валюты. Но в приёме серебра отказали. Тогда я заложил на первое время русское золото и американские доллары, коих скопилось уже немало. Русско-Азиатский банк тоже отказал в приёме серебра в залог, не соглашаясь принимать его весом. Помог мне домохозяин Алберст, разрешивший кредит под серебро на полторы — две тысячи иен и принимая его мешками на веру, не беря с меня процентов. На третий день вечером я прошёл на квартиру к управляющему Сибирским банком Олесову. Он жил совместно с помощником Цершке и бывшим управляющим Азовским банком Щепиным. Все трое тогда начали экспортировать в Шанхай лес и деньжата имели. Я предложил им войти в компанию, но они не доверяли моему делу, и я еле уговорил их дать мне на три дня под американское золото восемьсот иен, за что по уговору выставил бутылку шампанского.
На другой день я нашёл компаньона в лице Н. И. Сахарова, внёсшего тысячу восемьсот иен и обещавшего недели через две добавить ещё три тысячи двести, за что пришлось взять его в число служащих с окладом в семьдесят пять иен. Он занял место артельщика. В это тяжёлое время выручил меня генерал Болдырев, внёсший семь тысяч иен серебром. Дело стало на ноги.
Наконец на пятый день возник сильный спрос на серебро. Одна только фирма «Каган и Кулагин» потребовала тридцать тысяч рублей серебром. Запасов не хватало, пришлось прикупить серебро у китайцев. Но мы справились и, очистив всю кладовую от серебра, заработали на этом заказе сто двадцать иен. Вся моя семья успокоилась и получила веру в дело.