Экопсихология. Парадигмальный поиск

Панов Виктор

Кант на этом этапе еще не говорит о понимании «пространства» как априорной категориальной формы (способа) осуществления познавательного акта, к которому он придет позже, в «Критике чистого разума». Но уже и здесь понятно, что в методологическом отношении использование представления о «бестелесном» пространстве как абстрактном вместилище тел ничего не может дать в методологическом отношении для изучения непосредственно-чувственного различения движения и покоя: «Ибо каким образом я могу отличить части этого пространства и различные места в нем, коль скоро они не заняты ничем телесным?» Ведь если мы не можем этого сделать, то как мы сможем установить отношение между различными частями пространства или телами, занимающими разные части пространства, и, соответственно, установить, изменяется это отношение или нет, есть движение или есть покой? Отсюда следует, что необходимым условием различения движения и покоя является возможность

различения разных частей пространства, то есть отражаемое в процессе восприятия пространство не должно быть однородным, так как в однородном пространстве невозможно создать отношение. Это очень важный момент для построения нашего дальнейшего понимания восприятия движения, к которому мы вернемся позже, постулируя, вслед за А. И. Миракяном, принцип анизотропности.

Однако, учитывая различие в задачах, которые решал Кант в цитированной работе и которые стоят перед нами, необходимо отметить существенное различие между постановкой проблемы у Канта и нашей проблемой.

Из последнего вопроса в приведенной цитате явствует, что в данном случае для Канта необходимым условием различения частей пространства или его различных мест является наличие в этом пространстве тел, вещей, предметов. Значит, проблема различения как проблема построения «отношения между различными частями пространства» или «телами, занимающими разные части пространства», предполагает в данном случае наличие: а) «пространства», в котором могут быть, а могут и не быть какие-то тела, и б) «тел» (вещей, предметов), которые могут находиться в этом пространстве. Понятно, что в логике нашей работы и «пространство», и «тела», о которых идет речь, суть продукты уже свершившегося процесса восприятия, исходно используемые как данность для построения абстрактно-логических отношений и рассуждений. Наша же проблема состоит в том, чтобы понять, каким образом возможно изучение восприятия как порождения этих продуктов.

Смысл вышеприведенных нами цитат Канта заключается в данном случае не в критике его философских рассуждений, а в использовании их в качестве примера для того, чтобы показать, во-первых, что имеет место воспроизведение дискурсивно-понятийного способа мышления в разное историческое время, во-вторых, что уже Кант показал методологическую ограниченность дискурсивно-понятийного способа мышления (т. е. «чистого разума») для решения проблем познания, в частности для понимания того, каким образом возможно отражение пространственных свойств и отношений в познавательном акте.

В более поздней работе – «Критике чистого разума» (1998) – Кант различает два психологически разных источника или уровня познания:

«Наше знание возникает из двух основных источников души: первый из них есть способность получать представления (восприимчивость к впечатлениям), второй – способность познавать через эти представления предмет (спонтанность понятий). Посредством первой способности предмет нам дается, а посредством второй он мыслится в отношении к представлению (как одно лишь определение души). Следовательно, созерцания и понятия суть начала всякого нашего познания, так что ни понятия без соответствующего им некоторым образом созерцания, ни созерцание без понятия не могут дать знание» (Кант, т. 3, с. 154). Существенно отметить, что в созерцании, по Канту, «предмет нам дается», то есть исходно выступает как данность, а вот в понятии он есть результат спонтанного процесса: «он мыслится в отношении к представлению».

Именно этот предельный смысл, отражающий понимание Кантом ограниченных возможностей «чистого разума» («здравого смысла», а мы бы сказали – абстрактно-логического способа осмысления), вызывает необходимость в понятии «вещь в себе» и приводит к необходимости наличия априорных идей пространства и времени как формы осуществления познавательного акта.

Нас же, применительно к проблеме порождения восприятия движения, этот предельный смысл ставит перед вопросом: каким образом можно поставить проблему изучения восприятия движения, не опираясь при этом на «уже воспринятое что-то» как созерцание, которое нам дается?

В психологическом отношении методологическая ограниченность гносеологической парадигмы и обусловленного ею абстрактно-логического способа осмысления и изучения восприятия пространственных свойств объектов была подробно проанализирована Миракяном и его сотрудниками (Миракян, 1990, 1992, 1999, 2004; Миракян, Панов, 1985; Миракян и современная психология восприятия, 2010; Панов, 1998; Принципы порождающего процесса восприятия, 1992). Они показали, что восприятие пространственных свойств и отношений, в том числе и движения объектов, как содержание процесса восприятия традиционно мыслится исследователями через логическое соотношение соответствующих понятийных представлений о воспринимаемых пространственных свойствах и отношениях, то есть соотношение,

построенное на продуктах уже свершившегося непосредственно-чувственного восприятия. Поэтому процесс порождения этих продуктов, т. е. порождающий процесс психического отражения, естественно, не может войти в традиционный предмет изучения, механизмов восприятия из-за «продуктного» характера образа мышления исследователей. И потому предмет их изучения строится на абстрактно-логическом представлении о восприятии как процессе отражения, воспроизводящем понятийную данность (имплицитную самость) пространственных свойств и отношений, но не порождающим их в непосредственно-чувственной, а затем и в понятийной форме.

Постулируемый таким образом воспроизводящий характер процесса восприятия, функционально ориентированного на отражение имплицитной самости того или иного отдельного пространственного свойства (движения, формы, пространственной локализации и т. д.), обусловливает еще одну общую характеристику сетчаточно-мышечного, феноменологического и операционального подходов к изучению восприятия движения. Речь идет об игнорировании такой фундаментальной особенности непосредственно-чувственного процесса, как его полифункциональность. Между тем принятие полифункциональности восприятия в качестве исходной предпосылки изучения процесса восприятия уже не допускает в качестве таковой использования постулата отождествления, так как полифункциональность означает возможность отражения одного и того же объекта по-разному в зависимости от условий и задачи восприятия (т. е. не гносеологически, а функционально адекватно): как константно, так и аконстантно, как раздельность, так и сопредставленность свойств объектов (Миракян, 1990–2004). Поэтому восприятие движения исследовалось обособленно от восприятия других сопредставленных свойств и отношений движущегося объекта (его формы, величины и т. п.), и в том числе обособленно от восприятия стабильности (неподвижности) объектов окружающего видимого мира в условиях собственного движения наблюдателя.

Следовательно, и при «операциональном» подходе к изучению восприятия движения исходным остается постулирование некоторого продукта уже свершившегося процесса непосредственно-чувственного восприятия (в данном случае – текстуры или пространственной локализации), относительно которого строится предмет исследования восприятия движения объекта и, в отличие от ранее рассмотренных исследований, неподвижности тоже, вследствие чего полагаемый в предмете исследования процесс восприятия движения как бы «надстраивается» над этим продуктом, в то время как процесс порождения этого продукта остается вне предмета исследования.

3.3. Восприятие движения и стабильность воспринимаемого мира в контексте трансцендентального подхода к восприятию А. И. Миракяна

Проблема восприятия движения неразрывно связана с другой классической проблемой – стабильностью воспринимаемого (видимого) мира, или, как ее еще называют, проблемой восприятия стабильности окружающего мира или константности видимого направления. Ее возникновение связано с необходимостью объяснения восприятия неизменности пространственного положения объектов окружающего мира при таких поворотах глаз, головы или всего тела наблюдателя, которые вызывают смещение сетчатого изображения этих объектов, но не вызывают ощущения их движения (Геринг, 1887; Helmholtz, 1896; Sherrington, 1918; Max, 1908 и др.).

Как и восприятие движения, проблема стабильности видимого мира характеризуется противоречивостью экспериментальных данных и базирующихся на них теоретических объяснений (Барабанщиков, 1990; Белопольский, 2007; Луук, Барабанщиков, Белопольский, 1977; Панов, 1998; Притчард, 1974; Shebilske, 1977).

Не останавливаясь на этом подробно, заметим, однако, что исследование данной проблемы строится на тех же исходных основаниях, что и проблема восприятия движения объектов (Панов, 1998). Отметим только, что в свете современных данных об изменении сетчаточного изображения вследствие собственных движений глаз проблема стабильности видимого мира приобрела еще большую актуальность и стала еще сложнее решаться. Дело в том, что, кроме движений глаз, переводящих взор с одной точки пространства на другую, глаз совершает множество других микро – и макродвижений: тремор, дрейф, микро – и макроскачки и т. д. (Барабанщиков, 1990; Гиппенрейтер, 1978; Гуревич, 1971; Зинченко, Вергилес, 1969; Митрани, 1973; Ярбус, 1965 и др.). Каждое из этих движений вносит свой вклад в дискретизацию и «разрушение» целостности и непрерывности «сетчаточного образа» воспринимаемых объектов и тем самым в нарушение стабильности пространственных отношений воспринимаемого мира. Причем не только «видимого мира в целом», но и «пространственной формы его отдельных объектов» (как неподвижных, так и движущихся).