Ёксель-моксель
Шрифт:
— А-а-а-а!!! — истошно вопила, пугая куриц, Борьку с Васькой и всю Петровку! — А-а-а!
И опять крик был логически оправдан.
Нет, чуда не произошло, голова Рэмбо не приросла к туловищу. В загорелую упитанную Лидкину ногу мертвой хваткой впился Титаник.
Жизнь продолжалась.
ЁКСЕЛЬ-МОКСЕЛЬ
Десять лет назад с Лехой Тетерей случай произошел. Не успел познакомиться с одной девицей — та в декрет. Не сильно Леха расстроился. «А, ексель-моксель! —
Моя мама, Анна Михайловна, говорила: молодые все симпатичные. Лехина жена была исключением. Не Баба-яга, но из близкой родни. «Какая разница-заразница, — не расстраивался Леха. — Возьмешь красавицу, она из тебя сохатого-рогатого начнет мастерить…»
Шесть лет вместе прожили. Как-то Леха возвращается с работы… По дороге три литра — свою норму — пива купил. Со сладкими мыслями: сейчас оттопырюсь до упора, — открыл дверь квартиры… И захлопнул с вытаращенными глазами. С наружной стороны к двери не было претензий, тогда как изнутри одна табуретка расхлябанная осталась да на подоконнике ракушка из Сочи. И голые стены.
— Ёксель-моксель! — побежал Леха к соседям. — Обокрали!
Вышло хуже. Согласно пословице: «Только муж не знает, что жена гуляет». Его далеко не красавица, оказывается, целый год с одним казахом, несмотря на бабуягиную фотогеничность, из Лехи «сохатого-рогатого» мастерила.
Создав законному мужу густую ветвистость на лбу, казах поехал доделывать начатое в свой аул. Подогнал фургон и вместе со всем скарбом Лехино сокровище погрузил.
— Ну, ексель-моксель, — поклялся на руинах семейной жизни Леха, — чтоб еще хоть одна баба переступила мой порог!
И сел пить пиво с водкой. При этом яростно пел: «Отцвела любовь-сирень, вот такая хренотень!»
Насчет баб четыре года свято держал страшную клятву. С попугаем делил жилище. А завел его не из магазина «Оазис».
Рот у Лехи дырявый. Крошки, как горох из худого мешка, на пол сыплются. Леху прореха не колышет, а воробьям — радость. Летом постоянно харчуются на балконе.
В один холостяцкий день Леха глянул на крылатых нахалявщиков, ба! — вместе с ними попугайчик прилетел столоваться. Разноцветный, как из шоу.
— Ёксель-моксель, — удивился Леха, — прямо филиал Африки у меня открывается. Того и гляди, крокодилы с бегемотами нарисуются.
Крокодилы не прилетели, зато попугай постоянно поддерживал балконную Африку. Регулярно с воробьями заруливал. Спелся с ними, будто на одной пальме вылупились.
— Ёксель-моксель, — как-то, глядя на несерьезную одежонку заморского гостя, прикинул Леха. — А холода нагрянут, что зачирикаешь в своем эстрадном полуперденчике? Воробьи — пройдохи морозоустойчивые, а твои цветастые перышки облетят с первым снегом.
Человек Леха был сердобольный. «Простодыра чертова!» — называла его до убега в аул жена.
Глядя
Словил попугая, как когда-то синичек. Возник вопрос имени спасенной от зимы птахи.
— Ты, ексель-моксель, в своей Африке был каким-нибудь Мандейлом или Чомбой, а у меня будешь Фаней! И не балуй! — окрестил Леха крылатого сожителя.
Купил ему красивую клетку, чтобы все как у людей. Фаня с ходу «как у людей» отверг. Хватанул с воробьями воли, после чего жить за железными прутьями наотрез отказался. Закатывал скандалы и голодовки.
— Дурак ты, ексель-моксель, ни разу не грамотный! — сказал Леха и навсегда открыл клетку.
Лехин приятель, заядлый голубятник, как-то зашел с добрым жбаном пива и забраковал Фаню на человеческую речь.
— Напрасный труд, — сказал орнитолог-самоучка, — твоего попку учить — только язык мозолить! Не из породы говорливых.
— Жаль, — немного расстроился Леха, — а то бы, ексель-моксель, поболтали на досуге. Не все в телек пялиться по вечерам.
В одно отнюдь не прекрасное утро Леха (накануне накосорезился с дружками) просыпается, а сквозь хмарь в голове «ексель-моксель!» доносится.
Лехе совсем дурно стало. «Эт че, — подумал больной головой, — глюки колбасят?»
Похолодело все в пересохшем нутре, показалось: крыша едет, труба плывет, парохода не видать.
«Надо, ексель-моксель, завязывать так надираться», — сделал благоразумный вывод и увидел в изголовье Фаню.
Попугай с интересом рассматривал страдающего хозяина. И вдруг со стороны Фани раздалось:
— Ёксель-моксель!
— Дак это ты, паразит! — обрадовался Леха, что «крыша» на месте.
— Ёксель!.. — подтвердил догадку Фаня.
С этого дня его прорвало. Безостановочно посыпалось: «не балуй», «паразит», «халява», «пошел в пим», «без базару».
Давал корм дружку Леха всегда с ласковым напутствием:
— Ешь свою хренотень!
Фаня подцепил призыв. Причем повторял не лишь бы брякнуть. Исключительно, когда Леха сам садился за стол. Еще любил говорить: «Пить будем».
Да ладно бы только говорил. Пристрастился к пиву не хуже Лехи, который поглощал слабоградусный напиток в неслабых количествах. Начнет наполнять кружку, Фаня, заслышав пенистое «буль-буль», летит сломя голову из-под потолка. Усядется на край кружки и сладострастно макает клюв в хмельную жидкость. Много ли птахе надо? В голове захорошеет, в лапках ослабнет, того и гляди, в кружку свалится.