Ёксель-моксель
Шрифт:
«Испил пивка», — подумал Федор Матвеевич и прижал к сердцу любимый напиток. Как щитом загородил грудь бидоном от кровожадных клыков. Подлетевший на всех парах пес запрыгал в опасной близости от уязвимых частей тела.
— Фу! Фу! — заповторял Федор Матвеевич. Хотя с языка рвалось: «Уйди, тварь безмозглая!»
— Фу! — еле сдерживал эмоции Федор Матвеевич.
Пес и не подумал исполнять фукальный запрет. Но пока не рвал штаны, не впивался в горло. Лишь подпрыгивал, норовя мордой поддеть бидон. Федор Матвеевич
— Да пошла ты! — в один момент нервы, подорванные вчерашним алкоголем, не выдержали. — Пошла ты на хрен!
В ответ пес резко ткнул обидчика лапами в грудь. Федор Матвеевич, вместе с тесно прижатым к сердцу бидоном, полетел в придорожный сугроб. Однако, падая на спину, так сориентировал в пространстве сосуд, что ни одна капля не выскочила из-под крышки.
Будто горизонтальность поверхности пива отслеживали гироприборы, а их реакцию на толчки и броски мгновенно отрабатывали сервоприводы.
Федор Матвеевич вывернулся из-под собаки и вскочил на ноги. При этом обнаружил в поле зрения хозяйку пса, бегущую к инциденту с классическим криком собачников:
— Не бойтесь! Она не кусается!
Собачница была чуть выше псины. Носик в рыжих, самый шарм, крапинках. Зеленые глазки. Спелыми вишенками губки…
Красота не тронула Федора Матвеевича.
— Завели людоеда — держите при себе! Это ведь ходячий инфаркт!
— Ради Бога, извините! — виноватилась подбежавшая, сдерживая скотину за ошейник.
— А случись на моем месте ребенок или беременная?! Такая кабаниха горло порвет, не успеешь маму позвать.
— Что вы! Гита по жизни очень спокойная. Единственное — от пива шалеет. За 200 метров чует. Любит, не удержать! Хоть каждый день покупай.
— Пиво?! — совершенно другими глазами посмотрел на псину Федор Матвеевич. — Не может быть?!
— Честное слово! И только разливное… На бутылочное или баночное ноль внимания. От разливного дуреет, перед людьми стыдно. И пьет его как сапожник… Извините, пожалуйста…
Женщина потащила пса от соблазнительно пахнущего сосуда.
— Подождите! — крикнул вослед Федор Матвеевич.
Он снял с бидона крышку, ручкой книзу положил на снег, до краев наполнил пивом.
— Пей! — ласково предложил четвероногому коллеге по слабости.
Гита принялась с аппетитом лакать янтарную жидкость.
— Не зря собака — друг человека, — сказал Федор Матвеевич, — понимает, бутылочное — это моча, извините, конская. — Будете? — галантно протянул бидон даме.
— Нет, что вы! — смутилась та.
— Я с вашего позволения…
Федор Матвеевич поднес к пересохшим губам сосуд, омочил горло жадным глотком, а метнув его в заждавшееся нутро, начал
…И еще неизвестно — на небритом лице или на лохматой морде в тот момент было больше блаженства.
ТЕМНЕЧЕНЬКО
— Ой, темнеченько! — стенала Антоновна соседке. — Тимофей кончается. Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь его как смерть.
Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи — только батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые…
— Ну, и околеет, — бросил муж на причитания Антоновны, — невелика персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался…
— Тебя-то бульдозером не сковырнешь…
— Ага, по весне вона как скрутило.
— Дак горло дырявое, то и загибалси!
— Че горло, когда желудок прихватило.
— Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска…
— Тебя переговорить — надо язык наварить! — махнул рукой муж.
— А нечего спориться…
Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.
— Тишенька! Тиша! — склонилась над умирающим любимцем.
У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у помоечной собаки. Нос горячий.
Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни малейшей радости, завидев бабку.
— Я по кошачьим не специализируюсь, — прервал просительницу на полуслове.
— Как это? — удивилась Антоновна. — Все одно скотина.
— Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?
— Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне, родненький, Тимофея полечи.
— Сам оклемается. Кошки живучие.
— Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.
Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от мужской нужды — 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего сала — хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой, ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?