Эксгумация
Шрифт:
Оставшуюся часть вечера она в основном говорила мне спасибо, излучая благодарность всем телом из-под свободного кашемирового свитера. Спасибо за то, что ты здесь. Что ты — это ты. Что ты такой милый.
Настал подходящий момент, и я сказал ей о своей идее:
— Пока ты подыщешь что-то посерьезнее, у меня найдется для тебя работенка.
— Какая работенка?
— Помнишь, я рассказывал тебе о своем фильме…
— А где сценарий? Можно его почитать?
— Боюсь, большая его часть пока в моей голове. Но в ближайшее
— С удовольствием, — ответила Энн-Мари, оживляясь. — Я всегда мечтала попробовать свои силы в кинобизнесе. Это может стать для меня идеальным вариантом.
— Я не хочу встречаться более чем с тремя-четырьмя лучшими кандидатами на каждую роль. Мы можем отсеять безнадежных претендентов еще на ранней стадии.
— Я понимаю.
— Я тебе заплачу, — сказал я. — Но ты должна будешь выполнять все мои указания.
— Все до единого, — передразнила меня Энн-Мари с сексуальной иронией. Энн-Мари очень точно пародировала меня, не так хорошо, как Лили, но все же вполне похоже.
— Работы будет не так уж и много: дать объявления, просмотреть заявки.
— Я, правда, возьмусь за эту работу с удовольствием. Это ведь вроде отбора моделей, так? Когда приходится пачками просматривать все эти мерзкие фотографии?
Совместными усилиями мы составили предварительный текст четырех объявлений. Вот как выглядело самое важное из них:
ТРЕБУЕТСЯ: молодой актер — юноша 16–18 лет на роль злодея в низкобюджетной короткометражке. Худощавый, темные волосы, привлекательная внешность. Опыт работы в кино не обязателен. Писать в «Лазарус продакшн», в письмо вложить резюме и черно-белую фотографию.
После этого мы дали адрес квартиры Энн-Мари. (Мы единодушно решили, что, если указать мой адрес, это привлечет к нашей затее ненужное внимание прессы.)
Энн-Мари пообещала, что уже на следующий день поместит объявления в самых известных изданиях для актеров: «Стэйдж энд скрин» и «Стэйдж».
Когда мы закончили, было уже поздно, поэтому я остался ночевать у Энн-Мари.
Мы оба плохо спали. Энн-Мари беспокоило мое присутствие в ее постели, а меня беспокоило ее беспокойство.
Я вспомнил, как спали мы с Лили — долгий глубокий сон по утрам в субботу и воскресенье: мы просыпались с рассветом только для того, чтобы напомнить друг другу, что можно вновь заснуть. С другой стороны, я не мог не вспомнить, как барахтался в бурном море ночных кошмаров Лили: как она ворочалась, как раскачивалась и шаталась под ней кровать, как мне приходилось обнимать ее, бить по щекам, успокаивать.
Все, чем я занимался с Энн-Мари, мысленно возвращало меня к Лили — думаю, Энн-Мари даже не подозревала, сколько воспоминаний пробуждало во мне наше общение. Это было все равно что открыть какую-то забытую папку в компьютере и обнаружить там еще сотню забытых файлов.
Лили сформировала мою модель общения с женщинами, наверное, на всю оставшуюся жизнь. Никогда больше эти самые важные в жизни отношения не откроют мне ничего нового, потрясающего, неповторимого.
Лили оставила после себя шрамы повсюду.
60
Вторник.
Рано
Впервые я понял, что мне уже никогда не удастся сократить время, которое я с ней прожил. Меня это раздражало — хотелось позвонить ей и потребовать, чтобы она перестала меня донимать. Лили будто постоянно подбрасывала мне напоминания о нашей с ней жизни, куда бы я ни посмотрел. Она была виновата в том, что отказывалась покидать мои мысли. Меня переполняло детское чувство обиды, из меня рвался крик: Так нечестно, нечестно! Уходи, оставь меня в покое! Она преследовала меня и мою память: мне хотелось подать на нее в суд за домогательство и добиться, чтобы ей запретили приближаться ко мне.
Энн-Мари упомянула, что собирается провести день в поисках работы. Я надеялся, что она найдет ее как можно скорее, и эта новая работа вынудит ее уехать из Лондона. Пора было порвать с Энн-Мари, но так, чтобы я не нес за это ответственность. Энн-Мари начинала меня раздражать. Она хотела, чтобы я все время был рядом. Я же только и ждал, когда она исчезнет из моего поля зрения, хотя бы на несколько часов. Своим присутствием Энн-Мари невольно напоминала мне о той, кем она не была, кем она никогда бы не смогла стать, — о Лили. Я начал чувствовать жалость к Энн-Мари, и для меня это был верный признак того, что пора расставаться. Мне нужен был лишь повод, который помог бы мне сохранить лицо в момент расставания. Особенно удачным совпадением была бы работа для нее где-нибудь в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Тогда бы у меня была возможность произнести все эти трогательные речи о том, как мне больно с ней расстаться. Я бы предстал перед ней благородным страдальцем. Она бы заплакала; все бы было кончено; я был бы свободен. Но пока она, конечно, была мне нужна.
Приехав домой, я обнаружил на коврике в прихожей письма и газеты.
С тех пор, как я появился в таблоидах, количество рекламной почты, присылаемой на мой адрес, как минимум, утроилось. Каждый благотворительный фонд, которому я в свое время что-то пожертвовал, счел за благо обратиться ко мне с какой-нибудь просьбой. В этой почте было письмо от инициативной группы, намеревавшейся начать кампанию за реформу здравоохранения. Они хотели, чтобы я стал их представителем.
Были и другие, более личные послания — старые друзья, желающие возобновить общение, прислали торопливо написанные открытки с новыми адресами или длинные письма, полные многостраничного самобичевания.
Я отнес все это на кухню и бросил в черный пакет для мусора, который находился у меня в состоянии постоянной готовности прямо на полу.
Я проверил выпуск «Миррор» за вторник. Азиф полностью исчез из сферы интересов газеты. Им хватило двух дней его болтовни о состоянии системы здравоохранения.
Я позвонил в отделение патологии больницы Юнивер-сити-Колледж.
— Скажите, Азиф уже вернулся с острова Уайт?
— Боюсь, что мы не можем предоставить вам информацию о наших сотрудниках.