Экспансия - 2
Шрифт:
Этот вел себя иначе: слишком ломко поклонился (<Я так смеюсь, подумал Роумэн, - давно я так не смеялся, целую вечность, с того дня, когда Штирлиц сказал о Прадо>), слишком фамильярно подмигнул хозяину, слишком резко выбросил в сторону правую руку и, чересчур ф о к у с н и ч а я, провел левой рукой по большому и указательному пальцам сплошную красную линию каким-то особенным, очень мягким и ярким мелком - получился рот. Затем он надел на безымянный палец куклу, и красный рот начал диалог со смешным, встрепанным человечком. Р у к а смешила гостей, рассказывала про собравшихся какие-то истории. Потом брат хозяина, Доминго,
– Это искусство, - сказала Криста, зааплодировав первой.
Чревовещатель заметил это; кукла и красный рот немедленно повернулись к ней:
– Мы нравимся вам, сеньора? Спасибо, нам очень приятно, что мы пришлись по душе такой гвапе', свои-то мало что понимают в нашем искусстве, свои никогда не ценят при жизни артистов, только чужаки отмечают в нас талант, правда?– обратился встрепанный человечек к попугаю.
_______________
' Г в а п а (исп.) - красавица, душенька.
– Ходер' - ответил тот, - истинная правда.
_______________
' Х о д е р (исп.) - ругательство.
– А ты эмигрируй!– воскликнула страшная голова из папье-маше.
В зале притихли: такого рода шутки были не по душе Пуэрто-дель-Соль'.
_______________
' П у э р т о - д е л ь - С о л ь - площадь в Мадриде, где находилась франкистская охранка.
– Оле!– крикнул Роумэн и зааплодировал. Все засмеялись успокоение кто-то р и с к н у л первым, слава богу, на мне никакой ответственности, однако от аплодисментов люди воздержались, ограничились одобрительным <оле!>, к делу не пришьешь, да и потом голос в толпе езде надо доказать, а ж е с т заметить значительно легче, - в каждом ресторане ночью появляются шпики из секретной полиции, кто знает, нет ли их и сейчас?
– Меня заставляли репетировать встречу с тобой, - сказала Криста. Ты не представляешь себе, как это было унизительно... Они спросили, правда ли, что я люблю тебя. Я ответила, что ты просто хороший партнер в постели...
– Да?
– Ты понимаешь, отчего я именно так ответила?
– Нет.
– Потому что палачам никогда нельзя показывать, кого ты любишь. Они обязательно этим воспользуются, будут ж а т ь именно на это, выкручивать руки, сулить, доказывать, унижать... Я знаю, я испытала это на себе, потому что просила за па...
– Я знаю.
– Я понимаю, что знаешь. Но ты дослушай меня все-таки. Я не скрывала своей любви к нему. Более того, я объясняла им, за что я люблю... любила папочку... Я пыталась рассказать им, какой он умный, честный, красивый, как он добр к людям... Понимаешь? Я рассказала им такое, что они смогли использовать в тюрьме - против папы. Они пугали его, что я тоже арестована... Иначе откуда бы они узнали такое о нем?
– Ты рассказывала об этом Гаузнеру?
– Ему тоже. Ты ведь теперь, наверное, знаешь имена всех, кому я рассказывала про папу...
– Да.
– Ох, как
– А как бы я мог ответить иначе?
– Ты мог солгать.
Он покачал головой:
– Ложь укорачивает жизнь.
– Когда как.
– Ты имеешь в виду <ложь во спасение>?
– И это тоже.
– Может быть. Только я всегда стараюсь говорить правду.
– Даже когда говоришь со своими агентами?
– Да, - он усмехнулся.– Им-то как раз довольно трудно врать, они здесь очень высокие люди, могут меня перепроверить... А что касается Гаузнера... Ты слышала три хлопка?
– Какие?
– Когда ты стояла на балконе?
– Да. Я подумала, что вы обмываете сделку... Гаузнер очень любит обмывать договор... Обязательно открывает бутылку шампанского...
– Больше не откроет.
– Откроет.
– Нет, - Роумэн покачал головой, - больше не откроет. Это было не шампанское, человечек. Это были выстрелы из пистолета с бесшумной насадкой, из которого Гаузнера пристрелили... Так что живи спокойно.
– Хорошая новость... Жаль, что этого не сделала я... Но ведь репетировал со мной другой человек.
– Пеле?
– Нет.
– Кемп?
– Нет, другой. Я не встречала его раньше.
– По фото узнаешь?
– Конечно... Но ты дослушай меня. Ладно?
– Конечно, - ответил он, чувствуя, как сердце снова заколотилось, словно заячий хвост, и колышаще зашумело в висках.
– Так вот, он репетировал со мною нашу встречу... Каждый мой жест и слово... Торговал он при этом твоей жизнью... Он не поверил, что ты просто хороший партнер в постели... Они мне рассказали, что тебя пытали и ты перестал быть мужчиной... Я ответила, что мне как женщине лучше знать, мужчина ты или нет... Но это все пустое, милый... Я подписала обязательство работать против тебя.
– Я предполагал это.
– А почему не спросил?
– Потому что я знал, что ты непременно расскажешь мне об этом.
– Я сама не знала, расскажу ли я тебе. Вот. Ну и рассказала.
– Спасибо, человечек. Мне стало сейчас так легко и счастливо на душе, так спокойно на сердце...
– И от этого оно у тебя так молотит? И поэтому ты стал белым, да?
– Сейчас это пройдет... Минут через пять... Я побелел, когда понял, что ты хочешь мне сказать то, о чем очень трудно говорить, прямо-таки невозможно... Но и мне придется сделать это в Вашингтоне... Я тоже подписал обязательство работать на них. Когда понял, что они действительно убьют тебя... У них ведь не было иного выхода...
– Значит, я не должна была тебе ничего говорить.
– Почему?
– Потому что ты будешь обязан сказать в Вашингтоне и про меня. И тогда я перестану быть твоей... женой... Если, конечно, ты продолжаешь еще хотеть этого... Я стану перевербованным агентом... Ты ведь не вправе, сказав им про себя, утаить обо мне?
...В девять утра Роумэн отправил в Вашингтон шифротелеграмму Макайру с просьбой разрешить ему текущий отпуск в Штатах, чтобы жениться на родине. <Если люди Гаузнера действительно читают наш код, то пусть прочтут и это сообщение. Они не могут не проявить себя, если так. Очень хорошо. Рядом с Кристой сидит мой помощник Джонсон, надежен, как булыжник. А я теперь готов к встрече. Они проявят себя в течение ближайших двух дней>.