Эксперт № 01-02 (2014)
Шрифт:
Еще в 1850 году суммарный ВВП США и Великобритании составлял лишь чуть больше 10% мирового ВВП, тогда как на Китай и Японию, вместе взятые, приходилось более 27% мирового ВВП (в 1820 году — более 6% и почти 35% соответственно). Но, проникнув в Азию, европейцы силой оружия навязали менее агрессивным азиатским народам капитализм и тем самым разрушили местные рынки. Сегодня мир движется к восстановлению изначального баланса.
Одно из ключевых понятий книги — введенный еще японскими исследователями термин «революция прилежания», которая привела к росту трудозатрат, но одновременно и к росту доходов населения и уровня жизни. В процессе этой революции и сформировалась особая азиатская трудовая этика, которая во многом определила быстрый рост стран региона во второй половине ХХ века и продолжающийся по сей день подъем Китая. В
Мировой экономический кризис нанес западной модели капиталистического развития мощнейший удар, и неизвестно, сможет ли она от него оправиться. К тому же все больше исследователей начиная с Иммануила Валлерстайна указывают, что капиталистическая система, по-видимому, вплотную приблизилась к пределам роста, поскольку одной из основных черт капитализма является способность концентрировать капитал за счет внешних факторов — наличия внешних источников дешевого сырья (включая трудовые ресурсы) и внешних же рынков сбыта, а также за счет возможности сбрасывать вовне издержки (в частности, экологические). Только так ядро капиталистической системы может концентрировать капитал, расти и развиваться.
Но сегодня такие внешние возможности практически исчерпаны. Общемировой процесс урбанизации (переток дешевой рабочей силы из села в город) вошел в завершающую стадию в ходе бурной индустриализации Китая. Экологические издержки сбрасывать больше некуда — даже околоземная орбита превратилась в помойку. Внешних рынков больше нет — экономика стала по-настоящему глобальной. Поэтому все более актуальной становится проблема поиска новых механизмов развития. И здесь азиатский опыт может оказаться как нельзя кстати.
Все ускоряющаяся потребительская гонка не могла продолжаться вечно. Пора подумать о более сдержанном, более экономном, но и более достойном образе жизни — к такому выводу невольно приходишь, читая «Адама Смита в Пекине». По мнению Арриги, Адам Смит — один из самых непонятных экономистов. «С его наследием связаны три мифа: что он был теоретиком и сторонником “саморегулирующихся” рынков, что он был теоретиком и сторонником капитализма как двигателя “безграничной” экономической экспансии и что он был теоретиком и сторонником того разделения труда, которое имело место на булавочной фабрике, описанной в первой главе “Богатства народов”. На самом деле это совершенно не так», — пишет Арриги, основательно аргументируя свое утверждение цитатами из самого Смита, из тех частей его трудов, про которые обычно «забывают» ретивые сторонники «невидимой руки». Что до Китая и его будущего, то интересно будет посмотреть, не разрушит ли этику «прилежания» развитие общества потребления — ведь экспорториентированная модель развития, для которой так кстати была азиатская «прилежность», себя исчерпала, поэтому китайское руководство пытается перевести рост на рельсы внутреннего спроса.
Арриги Джованни. Адам Смит в Пекине: Что получил в наследство XXI век. — М.: Институт общественного проектирования, 2009. — 456 с.
Уроки коллапса
Николай Силаев, старший научный сотрудник Центра проблем Кавказа и региональной безопасности МГИМО-университета
Советский Союз распался не из-за регионального национализма и не из-за плохой бюрократии. Бюрократия была самой обычной, но, утратив террористический контроль над ней, государство и общество не смогли создать никакого другого
Национализм, с его свойством сглаживать классовые противоречия, открывал путь к альянсу между мятежной гуманитарной интеллигенцией
Фото: ИТАР-ТАСС
В больших городах социальные раны затягиваются быстро, если, конечно, они совместимы с жизнью. Двадцать с лишним лет спустя нужно присмотреться, чтобы разглядеть, например, в Ростове или Краснодаре следы пережитой катастрофы. Но если отъехать от таких городов подальше, то картина — а вместе с ней и угол зрения — сильно меняется. Вот станица, колхоз-миллионер давно обанкрочен, его землей владеют какие-то жулики, имена которых от греха не произносят вслух; местный Дом культуры, крупнейший в республике, разваливается. Вот рабочие грозненских заводов — когда-то нефтехимики или приборостроители, теперь обитатели щитовых домиков в поселке беженцев — безуспешно просят муниципалитет построить им спортплощадку. Вот село, которому повезло чуть больше: в нем живет крупный водочный промышленник. Тут разваливающаяся ферма советских времен, рядом новенькая частная, местный житель делает ценное социологическое наблюдение: у советской забор пониже.
yandex_partner_id = 123069; yandex_site_bg_color = 'FFFFFF'; yandex_stat_id = 3; yandex_ad_format = 'direct'; yandex_font_size = 0.9; yandex_direct_type = 'vertical'; yandex_direct_limit = 2; yandex_direct_title_font_size = 2; yandex_direct_header_bg_color = 'FEEAC7'; yandex_direct_title_color = '000000'; yandex_direct_url_color = '000000'; yandex_direct_text_color = '000000'; yandex_direct_hover_color = '0066FF'; yandex_direct_favicon = true; yandex_no_sitelinks = true; document.write(' sc'+'ript type="text/javascript" src="http://an.yandex.ru/system/context.js" /sc'+'ript ');
Для огромной части страны распад СССР все еще не стал прошлым, оставаясь повседневной действительностью. И уж точно для всех СССР — источник актуальных сравнений: перефразируя известную речь Сталина, «у нас была авиационная промышленность — у нас нет авиационной промышленности» — и далее по списку многих и многих областей человеческой деятельности.
С одной стороны, Россия, да и не она одна, до сих пор пришиблена травмой этого распада — и не из-за изобретенных «имперских комплексов», а из-за того, что уж очень наглядны, многообразны и близки последствия катастрофы. С другой стороны, российский мыслящий и пишущий класс оказался нем, когда потребовалось восстановить распавшуюся — второй раз за один век — связь времен. И дело не в каких-то особых национальных пороках этого класса или в якобы вторичности отечественных общественных наук — многие советские историки и антропологи были мировыми классиками: скажем, работы Бориса Поршнева и Михаила Грязнова до сих пор цитируются в крупнейших западных трудах. Дело в том, что бывший СССР в одночасье окунулся в ту проблематику, которая раньше казалась ему сугубо внешней: истоки отсталости и причины ее воспроизводства, корни этнического насилия и прочее, привычно ассоциируемое с третьим миром. К тому же именно в тех областях социологического знания, где объясняются актуальные политические трансформации, был особенно силен идеологический диктат. Плюс в постсоветское время и на постсоветском материале с грохотом провалилась показавшаяся было спасительной теория модернизации (в свое время изобретенная как альтернатива столь же прямолинейному советскому марксизму; кстати, об этой ее миссии были хорошо осведомлены в аппарате ЦК), учившая, что человечество идет общей дорогой к демократии и либеральному капитализму.
Поэтому плодотворный взгляд на распад Советского Союза должен быть извне, но в то же время и изнутри, ибо множество важных составляющих советской жизни доступны лишь интуитивно, из повседневного личного опыта. Он должен включать в себя подробный микроанализ, потому что катастрофа такого масштаба — это прежде всего миллионы личных судеб (иногда успешных, в абсолютном большинстве — исковерканных), но в то же время давать внятные объяснения на макроуровне, поскольку без этого невозможно историческое ориентирование. Коротко говоря, Георгию Дерлугьяну , выпускнику Института стран Азии и Африки при МГУ и профессору Чикагского университета, такой синтез удался.