Эксперт № 01-02 (2014)
Шрифт:
Удивительно, но в этой части исследование Чарльза Тилли оказалось весьма созвучно результатам совместного исследования «Эксперта», Института общественного проектирования и МГИМО «Политический атлас современности» (см. «Разбегающаяся политическая Вселенная» в «Эксперте» № 9 и «Политический атлас современности» в № 43 за 2006 год). Авторы «Атласа» отказались от использования так называемых экспертных оценок, которые вносят в подобного рода исследования значительную долю субъективизма. Они взялись собрать и обработать около 30 тыс. параметров (например, средний срок пребывания у власти главы государства за последние полвека или число партий) применительно к почти 200 странам. И скомпоновали по пяти основным компонентам: потенциал государства, масштаб угроз, демократичность режима, динамичность развития и международное влияние. После статистической обработки оказалось, что большинство стран довольно четко группируется в пределах эллипса, где помимо полюсов благополучия (государственность, демократия, качество
Но вернемся к книге Тилли. Он предельно тщательно и конкретно анализирует опыт становления и развития (а также сворачивания) самых различных демократических государств, каждый раз пытаясь вычленить или проиллюстрировать основные принципы работы демократии. Так, одним из важнейших (и актуальнейших для России) является принцип доверия, в частности такой феномен, как сети доверия. «Демократии обязательно осуществляют частичное включение сетей доверия в публичную политику. Если базовые сети доверия, создаваемые гражданами для осуществления их коллективных предприятий, остаются в стороне от публичной политики, тогда у граждан мало стимулов, чтобы участвовать в этой политике, но очень сильны потребности укрыть свои социальные сети от политической интервенции. При таких условиях почти невозможно эффективно и последовательно претворять коллективную волю граждан в деятельность государства, по крайней мере без революции. Но полная интеграция, как при теократиях, родовых олигархиях и фашизме, также исключает возможность демократии. Это происходит недопущением перевода коллективной воли граждан — через переговоры — в деятельность государства», — пишет Тилли. И понятно, насколько такая картина сложнее того, что обычно рассказывают международные распространители демократии, для которых существует лишь два полюса: лучше и хуже.
Своими спокойными аккуратными рассуждениями Тилли, например, полностью уничтожает любимые аргументы о транспарентности (прозрачности): мол, чем больше транспарентности, тем лучше. Тилли, однако, показывает, что избыток прозрачности может быть ничуть не лучше, чем ее недостача.
И приводит пример удачной интеграции сетей доверия в сферу публичной политики: «В истории Европы первые случаи интеграции сетей доверия отмечаются в Республике Нидерланды в XVII в. Марджолайн Т’Харт указывает, что новое государство Нидерланды, в отличие от своих европейских соседей, уже и в XVII в. пользовалось большим доверием. Восстание Нидерландов в XVII в. против Испании привело к тому, что государственные финансы были организованы в исключительно рентабельную систему. По ходу дела бюргеры начали поспешно инвестировать в обеспеченные государством бумаги, связывая, таким образом, судьбу своих семей с установившимся режимом». Нидерландский пример показывает, что демократические практики формируются, может быть, и не случайно, но в результате того, как то или иное общество использует открывшиеся конкретные исторические окна возможностей. И если вы не воспользовались таким окном, то и демократия у вас будет получаться либо с опозданием, либо кривоватая. А пытаться внедрить демократические практики, так сказать, принудительно, по щучьему велению, и вовсе бессмысленно: скорее всего, не приживется.
Чрезвычайно интересным оказывается опыт Швейцарии, который наглядно демонстрирует, что постепенное движение к демократии не обязательно означает закрепление на завоеванных демократических позициях. Швейцария нам показывает, что зачастую потерпеть поражение на пути к демократии и откатиться назад для становления зрелого демократического государства полезнее, чем, выражаясь современным демократическим новоязом, прилежно выполнять домашнее задание по демократизации, присланное откуда-нибудь из Брюсселя или Вашингтона. «К 1847 г. Швейцария имеет самый низкий потенциал государства и демократии за весь описываемый период (1790–1848 годы. — “ Эксперт” ). Однако после того, как сторонники автономии и консерваторы нанесли своим противникам военное поражение, мирное урегулирование 1848 г. устанавливает национальный режим беспрецедентной демократии и высокого государственного потенциала… Она стала моделью децентрализованной демократии в Европе», — пишет Тилли. И эти его слова вселяют оптимизм. Может быть, и у нас в России все не настолько плохо. Может быть, и в России, в такой огромной и разнообразной стране, после того, как «сторонники автономии» и «консерваторы» нанесут поражение своим врагам, установится какой-нибудь беспрецедентный режим сильного государства и сильной демократии.
Тилли Ч. Демократия. — М.: Издательство Института общественного
График 1
Потенциал государства и демократия
График 2
Траектории транзита от неблагополучия к благополучию
Конец послевоенного триумфа
Анашвили Валерий, главный редактор журнала «Логос»
В послевоенный период Европе удалось создать новый вид либеральной демократии, который страховал ее от повторения кровавых ошибок прошлого. Однако к настоящему моменту современное европейское демократическое устройство начинает разрушаться
Мюллер Ян-Вернер. Споры о демократии: Политические идеи в Европе XX века.
После Первой мировой войны европейский XX век, как считает Ян- Вернер Мюллер , стал эпохой демократии особого рода. Многие из новых демократических государств оказались разрушены в течение 1920–1930-х годов, что сделало диктатуру в глазах многих европейцев очевидным политическим «маршрутом в будущее». При этом парадоксальным образом даже наиболее радикальные социальные экспериментаторы, резко противопоставлявшие свои политические режимы либеральной парламентской демократии (с одной стороны, реальный государственный социализм и обещанное им полностью коммунистическое общество, с другой — фашизм), вынуждены были говорить на языке демократических ценностей. Более того, они настаивали, что сами как раз и являются демократами в собственном смысле слова. Мюллер приводит аргументы Джованни Джентиле , который, например, разъяснял своим американским читателям: «Фашистское государство... является народным государством и, в качестве такового, демократическим государством par excellence».
yandex_partner_id = 123069; yandex_site_bg_color = 'FFFFFF'; yandex_stat_id = 3; yandex_ad_format = 'direct'; yandex_font_size = 0.9; yandex_direct_type = 'vertical'; yandex_direct_limit = 2; yandex_direct_title_font_size = 2; yandex_direct_header_bg_color = 'FEEAC7'; yandex_direct_title_color = '000000'; yandex_direct_url_color = '000000'; yandex_direct_text_color = '000000'; yandex_direct_hover_color = '0066FF'; yandex_direct_favicon = true; yandex_no_sitelinks = true; document.write(' sc'+'ript type="text/javascript" src="http://an.yandex.ru/system/context.js" /sc'+'ript ');
И социализм, и фашизм обещали полностью реализовать ценности, ассоциирующиеся с демократией: равенство, прежде всего ту его форму, которая является более реальной, чем формальное равенство перед законом; подлинную причастность к общественному политическому телу; реальное, постоянное участие в политике, не в последнюю очередь ради создания коллективного политического субъекта — очищенной нации или социалистического народа, способного быть хозяином общей судьбы. При всей абстрактности лозунгов это работало. Признание таких ценностей привело к массовому дрейфу народов Европы в сторону от ценностей либеральной демократии.
Таким образом, были поставлены под сомнение базовые принципы либерального мироустройства. Критиковался свободный рынок как наиболее эффективный механизм распределения ресурсов и способ очистить экономический организм от фирм и институтов, работающих без прибыли. Фактически был нивелирован приоритет закона, ограничивающего способность государства вмешиваться в экономику (принцип минимального государства) и не позволяющего нарушать право собственности и другие неотъемлемые права граждан — свободу слова, совести и т. д. Правительства, опираясь на тайную или явную аккламацию (согласный отклик масс), возражали против снятия с государства бремени социальных обязательств — и вопреки либеральному требованию деполитизации подобных обязательств максимально их политизировали. Наконец, повсеместно торжествовала национализация, игнорирующая право частной собственности, что для классического либерализма являлось абсолютным экономическим злом. Как говорил Людвиг фон Мизес, «программа либерализма — собственность, то есть частная собственность на средства производства. Все остальные требования выводятся из этого фундаментального».
Совокупность этих принципов в сочетании со свободными выборными процедурами дают «либеральную демократию», задача построения которой встала перед европейскими странами после Второй мировой войны.
Демократия без золотого века
Мюллер отмечает важную вещь: «Мы сможем разобраться в особом характере демократий, построенных в Западной Европе после 1945 г., только если поймем, что они строились с оглядкой на недавнее фашистское прошлое и претензии восточных конкурентов на “подлинную” демократию. Послевоенные демократии создавались не просто в противовес государственному террору или агрессивному национализму, но и в противовес тоталитарной концепции стихийного исторического действия, осуществляемого коллективными политическими субъектами, такими как нацистская Volksgemeinschaft».