Эксперт № 03 (2014)
Шрифт:
— Это шаг назад от византийской модели?
— Да. Такая конструкция отчуждает народ от реальной власти и свободы. Почему Николай Второй не пошел на создание конституционной монархии, как в Англии или Японии? Он ясно осознавал, что это означало бы обман: пользуясь званием монарха, он потерял бы возможность влиять на политику, а тем самым и утратил бы всякую ответственность за вверенный ему Богом народ.
— А если посмотреть на свободу с обычной точки зрения, либеральной?
— Давайте посмотрим, что такое либеральное понимание свободы. Вот есть восточнохристианский цивилизационный код, укоренившийся у нас, — он подразумевает такую систему политики, где в основе лежит вертикальная консолидация, идея служения. Но существует западная система горизонтальной консолидации, когда социальные связи обусловлены не идеей служения и верности, а взаимной выгодой
Что происходит? В России начиная с петровского времени образованная публика, которую потом назовут интеллигенцией, получает западноевропейское образование. А оно при всем своем христианском антураже ставит во главу угла рациональные свободы, так называемые права человека, которые в конечном счете обусловлены именно идеей взаимного интереса.
— Почему в России нет системы интересов, ведь не потому же, что она однажды приняла византийский культурный код?
— Во всяком случае, здесь не было повода выстраивать такую жесткую систему. Горизонтальные связи выстраиваются в ситуации острой конкуренции, когда очень высокая плотность населения диктует необходимость четко разграничить жизненные ресурсы. Этот доступ к ресурсам и описывает категория «права человека». Однако в России, да и в большинстве других стран, проблемы чаще решались противоположным путем, а именно коллективной консолидацией, сплочением вокруг единого центра. Только так можно было отразить агрессию сильных врагов или выжить в условиях тяжелого климата. И выходит, что наиболее образованная часть российского общества получает чужой культурный код. Этот цивилизационный разрыв приводит к страданиям таких людей, которые, видя здешний тип отношений, вместо того чтобы в них войти, начинают отвергать их на метафизическом, онтологическом уровне. И по сути дела, уничтожают и сами себя, сгорая в борьбе, и общество, в котором живут. Декабристы — первые на этом пути, затем был «разбуженный» Герцен и так далее, вплоть до нынешних «несогласных».
Справедливости ради надо сказать, что пафос разрушения несла не только интеллигенция. В двадцатом веке к этому подключился и простой народ. Это было вызвано кризисом церкви, выхолащиванием христианской этики, культуры, из-за того что с восемнадцатого века государство поставило духовенство под жесткий контроль. Люди перестали воспринимать церковь как авторитетную и независимую религиозную систему, видя в ней лишь часть государственного механизма подчинения.
— Существовало ведь и подлинное христианство — Серафим Саровский, оптинские старцы...
— Да, была монастырская культура высочайшего уровня, утонченное богословие. Но никакого влияния на общественную жизнь они не оказали, потому что государство их не замечало; они были выведены за рамки официальной системы. А народ либо находился на архаичной стадии обрядового христианства, где вообще нет места рефлексии, либо, как большинство наших революционеров (многие из которых выходили из священнических семей), видел в этом глубокую ложь. И русский коммунизм в этом смысле тоже сформировался как форма религиозного протеста. В отличие от Маркса, ярого атеиста, русские марксисты были людьми религиозного склада мышления. Это любопытный феномен, который на нехристианской почве порождает эффект антихриста: утопия, становясь идолом, как всякий идол, требует жертв и пожирает живых людей.
Цивилизационный люк
— Как по-вашему, были шансы у Николая Второго избежать катастрофы 1917 года?
— С одной стороны, история показывает, что император был обречен: вопрос стоял лишь о том, при каких обстоятельствах наш самодержец сойдет со сцены, — и, надо отдать ему должное, Николай сделал это наиболее достойно. В прошлом столетии были разрушены все формальные и неформальные империи. Двадцатый век стал веком национальных государств — за исключением США и СССР, имперских образований следующей формации. С другой стороны, выходом из патовой ситуации могла бы стать «народная монархия». Царское правительство недооценило эмансипацию народа. Что поражает в России начала прошлого века, так это обилие всякого рода съездов и советов: профессиональных, земских, научных, промышленных, партийных. Но государство не смогло вписать этот порыв к самоуправлению в политическую систему. А вот большевики
Обращение великого князя Михаила Александровича к народу с просьбой подчиниться на время думскому правительству, пока Учредительное собрание не выразит «волю великого русского народа нашего»
— Манифест 17 октября 1905 года не решал эту проблему?
— Сам Николай Второй рассматривал Государственную думу как вариант Земского собора, как способ привлечения лучших сил народа к государственному правлению. Манифест 17 октября не стал конституцией в западном смысле: перехода реальной власти к парламенту не произошло. Именно это и вызвало большое раздражение у элит. В то же время система выборов была устроена так, чтобы отсечь от участия в Думе массы крестьян. Вообще, царь ориентировался на патриархальную модель, полагая, что народ как жил, так и живет в наивной и бесхитростной вере в Бога и царя. До поры до времени так и было. Но само государство инициировало освобождение крестьян, дало им гражданские права, развивало народное просвещение. К 1917 году уровень грамотных среди рабочих достигал сорока процентов. А что читали эти грамотеи? Антиправительственные листовки и левые газеты. В итоге если духовная связь царя с народом и оставалась, то механизмов ее актуализации практически не было. Император пытался опереться на военную элиту, но именно она его и предала.
Нельзя не отметить удивительного сходства тогдашней ситуации с нынешней. По сути, наиболее яро против действующей власти выступали именно те, кто только благодаря ей и существовал в России. Потому что как только умеренно авторитарный режим рухнул, либеральную общественность смыло без остатка. Как тогда, так и сейчас оппозиционеры питают иллюзию, что достаточно объявить свободные выборы, и в России восторжествует западная общественная система. Но если она и восторжествует, то быстро погибнет вместе со страной. Ведь что показывает пример Романовых: генеральная линия развития России — это развитие цивилизации личной ответственности. Консолидирована она может быть в лице монарха, президента, генсека, как угодно назовите, но это именно личная ответственность.
— Не перед электоратом?
— Электората в этой системе нет и быть не может. Электорат — это индивидуумы, нацеленные на реализацию только своих личных интересов и притом верящие в то, что их выбор имеет самостоятельное значение. У нас таких людей считаные проценты. Само по себе это не отменяет систему выборов, но они становятся выражением народного доверия, по сути дела, единоличной власти. Причем власти теоретически несменяемой — именно потому, что она мыслится как власть ответственная. Это квазиримская система: римский император тоже регулярно получал своеобразный вотум народного доверия. А сменяемая власть — по определению власть безответственная: ее носитель использует свое государственное служение прежде всего для обеспечения впрок личных интересов. И реальным носителям власти нежелательно, чтобы кто-либо получал слишком большой авторитет, что затрудняло бы манипулирование им.
— Рыночная экономика не способна изменить этот наш культурный код?
— Тот код, который у нас существует, — это единственный способ сохранить даже не государство, а народ, страну. Если опираться здесь на так называемые взаимовыгодные отношения, Россия в своем настоящем виде очень быстро окажется экономически неэффективной и ее место займут другие типы социума — колониальный, постколониальный, очаговый, еще какие-то. Это уже пробовали в 1612 году. Тоже хотели сделаться частью европейской цивилизации. Но Россия существует уже тысячу лет именно благодаря парадигме коллективного служения: один за всех, все за одного, вера как верность. «За веру и верность» — так и написано на нашем главном ордене Святого апостола Андрея Первозванного. И это очень рациональная идея. Кто во время Смуты организовал спасение этой системы? Купечество, практичные люди. При взаимовыгодных отношениях ваши ресурсы ограничены той толикой взаимных благ, которую вы можете передать в распоряжение друг друга. Но если ты даешь безвозмездно, в твоем распоряжении потенциально оказываются все ресурсы людей, готовых поступать таким же образом. Возникает кумулятивный эффект, ресурсная база возрастает на порядки. Вспомним советскую систему: по ресурсам, особенно финансовым, она была слабее американской, но по эффекту была сопоставима с ней. А как только мы вошли в их систему отношений, мы стали слабее них в несколько раз.