Экстр
Шрифт:
Ягненок смотрел на нож в его руке так, словно знал, что будет дальше. Он смотрел на Данло одним черным глазом, маленький, беспомощный ягненок, обреченный умереть в багровом извержении собственной крови. Эту судьбу ничто не могло отвратить. Ягненок был бы легкой добычей для любого рыщущего по берегу хищника, а если бы ему посчастливилось избежать зубов и когтей, он все равно умер бы голодной смертью без материнского молока. Он умрет так или иначе, и скоро, так почему бы Данло не облегчить ему этот переход быстрым ударом ножа в горло? Это так просто. В своей дикой юности Данло охотился и убивал животных сотнями – такой ли уж это.будет великий грех, если он один-единственный раз нарушит ахимсу и принесет ягненка в жертву? Что
Ты создан, чтобы убивать, мой тигр, мой прекрасный и опасный воин. Бог создал вселенную, и Бог создал ягнят. А теперь ты должен задать себе один первостепенный вопрос: “Та ли рука, что создала агнца, создала и меня?”[ Перефразированная строка из “Тигра” У. Блейка] Данло посмотрел на нож в своей руке. Видеть – значит быть свободным, подумал он. Видеть то, что я вижу. Вглядываясь в себя, он испытывал странное убеждение, что его воля способна возобладать и над осколочником, и над сталью, над ненавистью, над болью и даже над ним самим. Он вспомнил причину, по которой принял обет ахимсы. В фундаментальном смысле его жизнь и жизнь ягненка – это одно и то же. Данло сознавал единство их душ, и это сознание было для него и проклятием, и благословением. Ягненок блеял, дрожал и смотрел ему в глаза. Убить его было все равно что убить себя, и Данло отчетливо понимал, что такое самоубийство: единственный грех, которого жизнь не допускает. Убить ягненка значило бы отнять у жизни нечто чудесное, более того – причинить ей великую боль и вызвать великий ужас. Этого Данло сделать не мог, хотя его любимая Тамара представлялась ему так ясно, что он едва удерживался от крика, от жалобы на жестокость мира.
Он смотрел на ягненка, чей дикий глаз пылал в белой шерсти, как черный уголь. От радости, что освободился от страшного искушения Тверди, Данло стал смеяться – тихо, угрюмо и дико. Всякий, кто увидел бы, как он смеется и плачет на полузатопленной скале, счел бы его безумцем, но единственными свидетелями этого внезапного взрыва эмоций были чайки, крабы и ягненок. Данло еще долго стоял так, изливая в смехе свою дикую радость и глядя на ягненка. Потом море, подняв столб соленых брызг, перехлестнуло через скалу, залило ему сапоги и лизнуло в живот. От прикосновения ледяной воды у Данло захватило дыхание, и он чуть не упал. Когда волна отхлынула назад, он бросился к ягненку, зажав нож покрепче, чтобы не выскользнул. Взмахнув ножом, он в один миг, момент чистой свободы воли, перерезал стягивающий ягненка шнур. Сделав это, он размахнулся и зашвырнул нож в море.
Тот сразу исчез среди черных волн, а Данло устремил взгляд в черное небо за Соборной скалой, ожидая молнии и грома.
Ты сделал свой выбор, Данло ей Соли Рингесс.
Другая волна, поменьше, разбилась о ноги Данло, протянувшего раскрытую ладонь к ягненку. Он подумал, что если Твердь поразит его смертью прямо сейчас, то ягненок все равно умрет здесь, на скале, – или утонет, когда прилив унесет его в море.
Ты выбрал жизнь и таким образом выдержал первое испытание.
Ягненок, дрожа и блея, поднялся на ноги и ткнулся носом в руку Данло. Стоя на своих трясущихся ножках, он явно не решался прыгнуть в прибывающую воду. Данло, собравшись доставить его на берег, задержался на миг дольше необходимого, ибо не сразу поверил громовым, падающим с неба словам.
Я уже сказала тебе, что это был тест на свободу воли. Если бы ты не подтвердил свою преданность ахимсе и не освободил ягненка, мне пришлось бы убить тебя за измену себе самому. Ты волен спасти ягненка, мой воин, если сумеешь. И себя волен спасти, если такова твоя воля.
Данло потрогал глаза и нос ягненка, погладил жесткую мокрую шерстку у него на голове. Ягненок на удивление
Уже почти стемнело, и небо застилали темные тучи. Планета мощно притягивала к себе ноги Данло, его память, а может быть, и само небо. На горизонте над черным морем сверкнула и ослепительной змеей ушла в воду молния. Весь берег – камни, птицы и трава на дюнах – казался наэлектризованным в ожидании шторма. К возбуждающему настою моря примешивался запах жженого воздуха. В такую пору лучше не стоять под деревьями и не задерживаться на залитой водой скале. Дождя пока не было, но вода и ветер присутствовали в избытке, сильно затрудняя шаг.
Очередная волна догнала Данло, и его не смыло со скалы только благодаря палке и хорошему чувству равновесия. Теперь, когда у него появилась ноша, дорога к берегу по двенадцати камням потребовала всех его сил. Ягненок дрожал у него под мышкой и дважды дергался в слепой, инстинктивной попытке вырваться на волю. Данло прижимал его к себе так крепко, что слышал биение его сердца рядом со своим.
Густеющая тьма мешала различать трещины и уступы, а слышно и вовсе ничего не было за воем ветра и ритмичным грохотом волн. Стихия заглушала и крики чаек, и неумолкающее блеяние ягненка, и далекое пение китов. С каждым шагом Данло ягненок блеял все громче, точно ему не терпелось ощутить песок под копытцами и убежать в дюны, подальше от страшного моря.
Прыгнув наконец с последнего камня на твердый песок у воды, Данло решил, что ягненка одного лучше не пускать, и сделал ему поводок из золотого шнура, завязав на конце петлю. В четверти мили от них блестел, как черная алмазная игла, его корабль, а чуть выше на берегу, где дюны переходили в лес, стоял дом. В сумерках Данло едва различал его чистые, четкие линии. В голове у него складывался план устроить ягненка на кухне, хотя бы на эту ночь, дав ему мягкого сыра и сливок, а утром пойти в лес и поискать отару, от которой барашек отбился. Он вернет ягненка матери и спасет его от судьбы, уготованной ему Твердью. Его воля и его гордость состояли в том, чтобы завершить спасение детеныша, который, натягивая свой золотой поводок, весело скакал рядом с ним.
Они уже поднялись на дюны, и дом был так близко, что Данло мог бы добросить до него камнем, и тут они встретили тигра. Вернее, это тигр их встретил. Только что они были одни среди колышущейся травы и волнистого от ветра песка, и вдруг на пригорке между ними и домом появился тигр. Данло первым увидел его. Глаза у него были лучше, чем у ягненка, хотя чутье и не столь острое. Но поскольку ветер дул с моря, ни он, ни ягненок учуять тифа все равно не могли. Итак, у Данло был момент, чтобы разглядеть зверя до того, как ягненок тоже увидел его и панически заблеял.
Тигр припал брюхом к песку, помахивая выпрямленным длинным хвостом. Она – Данло определил ее пол по запаху – смотрела на него своими светящимися глазами и выжидала. А Данло смотрел на нее. Он знал, что смотреть в глаза большим кошкам (как и любым хищникам) не следует, но на одно мгновение мог себе это позволить. В этой тигрице было что-то особенное, привлекавшее его внимание. Эта красавица весила, должно быть, вдвое или втрое больше его. В ее напряженном ожидании чувствовалось даже нечто вроде страха перед ним, однако она продолжала смотреть на него, не прерывая электрическую связь между их глазами. Данло полагал, что во всех тиграх присутствует нечто стихийное и электрическое – их мощные трепещущие тела казались ему живым воплощением молнии; эта же тигрица, со своей соразмерностью и огневым взглядом, словно вобрала в себя всю энергию вселенной. Ее лик сочетал в себе тьму и свет: из ярко-оранжевой точки между ее горящих глаз расходились черные и жгуче-белые круги.