Экстр
Шрифт:
Бесконечно долгое мгновение Данло упивался огнистым хмелем ее глаз, и с ним стало твориться что-то странное. Он начал видеть себя глазами тигрицы. Глядя в два желтых, светящихся в сумраке зеркала, он видел себя как странное и внушающее страх существо. Странное потому, что он стоял на двух ногах и держал в передней лапе черную палку, а страшное потому что он был намного выше тигрицы, и еще из-за глубокого пристального взгляда его темно-синих глаз. У него, как и у всякого человека, были глаза хищника, и тигрица сразу заметила это в полумраке раннего вечера. Кроме этого, она ПО видела.еще кое-что. Вряд ли она встречалась с человеком раньше, -но ее собственная наследственная память, должно быть, нашептывала ей о стародавней вражде между человеком и тигром. Она помнила,
Данло тоже помнил это. Память, подстегиваемая глотками холодного воздуха, адреналиновым шоком и учащенным сердцебиением, показывала ему череду темных и кровавых картин, напоминая извечный парадокс его вида: человек – это хищник, который когда-то был в основном добычей. Он помнил, что должен бояться этой тигрицы. На первобытной родине человека, в знойных вельдах Африки два миллиона лет назад, эти самые свирепые хищники планеты таились повсюду: в высокой траве, в пещерах и за акациями; они всегда следили и всегда ждали. Тигр, лев или леопард всегда был для человечества Зверем, воплощением адских сил и темного прошлого. Убийца детей, пожиратель стариков – но и нечто еще, нечто иное.
Именно эти большие кошки были одной из причин, побудивших человека эволюционировать. Их охота, длившаяся миллионы лет, вынуждала человека становиться двуногим и вооружаться палками и камнями. Из страха перед темнотой и острыми белыми зубами человек научился пользоваться огнем и стал зажигать костры, чтобы отпугивать плотоядных. Под давлением эволюции, побуждающей его отгородиться от природы с ее опасностями, человек изобретал копья, и люльки для переноски младенцев, и каменные хижины. В конце концов он стал строить города и легкие корабли и отправился к звездам.
Глядя через сумеречные дюны на тигрицу, Данло дивился мужеству своих праотцов и праматерей, который слезли с деревьев и стали сражаться с такими вот зверями, превратив тем самым возможность истребления в эволюцию и смерть – в жизнь. В то краткое мгновение, когда он смотрел тигрице в глаза, а невинный ягненок все прыгал, подкидывая песок копытцами, перед Данло развернулась вся история человеческого вида. И чем глубже он вглядывался в черные, кровавые воды прошлого и в себя самого, тем яснее виделся ему огненный лик глядящего на него тигра.
Тьма, медленно нисходящая на берег, почти не мешала этому видению. Свет над дюнами угасал, и лес растворялся в ночи, но Данло все так же хорошо видел глядящего на него тигра. Он помнил, как любят тигры ночь, время блужданий, громового рева и охоты. Должно быть, именно тигры – из-за их любви гулять под звездами, и были истинными архитекторами человеческого страха перед темнотой. Вся человеческая история, вся философия произросли из этого страха. Тьма для человека это смерть – либо бесконечная, когда ты замкнут в деревянном гробу, либо внезапная, вылетающая из ночи в виде горячего дыхания и рвущих тело когтей. Человек всегда боялся тьмы и потому поклонялся свету. Древние философы человеческого рода, обросшие бородами и страхом, выдумали войну между светом и тьмой, добром и злом, духом и материей, жизнью и смертью. Стремление отделить форму от функции, священное от низкого – вот в чем состоит фундаментальная философская ошибка человечества. Эволюционировав до математики и легких кораблей, человек разнес эту ошибку по просторам вселенной. Даже научившись взрывать звезды, превращая их в ослепительно яркие сверхновые, человек так и не преодолел страх перед темнотой и чудовищами, таящимися в ночи. В то вечное мгновение, когда Данло смотрел на тифа через сотню футов темнеющего пространства, все эти мысли вспыхивали в его мозгу. Ветер нес с моря гром, и Данло остро чувствовал весь ночной мир вокруг себя. Вверху были черные тучи, черное небо, вездесущая чернота вселенной. В этот миг Данло осознал свою всегдашнюю ненависть (и любовь) к темным местам.
Он, как и всякий человек, рсегда испытывал искушение открыть дверь в самую темную из комнат и посмотреть, что там внутри.
Или открыть
Теперь ночь открывала ему тайну, развертывая ее во всем великолепии, а над океаном в это время развертывался шторм.
Молнии загорались, соединяя небо с землей и краткими вспышками освещая берег. Тигр, ягненок и другие детали мироздания на миг открылись во всей своей красе и тут же снова пропали в ночи.
В этот краткий миг озарения, когда черные и оранжевые полосы тигрицы вспыхнули странным неземным огнем, реальность дошла до такого высокого напряжения, что стала невыносимо реальной. Каждая вспышка молнии вызывала миг ослепления и последующей тьмы. Данло ощущал, что за этой тьмой есть что-то живое и белое, как шерсть ягненка, но не мог это что-то разглядеть. Под внезапные, таинственные разряды молний он дивился тому, как свет исходит из тьмы и тьма пожирает свет. Тигры поистине порождение тьмы, понял он вдруг, но эта прекрасная тигрица, ожидавшая его в сумеречных дюнах, – то самое существо, которое способно поведать ему об истинной природе света.
Когда тигрица наконец прыгнула, это выглядело так, будто она миллион лет ждала, чтобы освободиться наконец от тайны и невыносимого напряжения. Она ринулась вперед, как взрыв красок – оранжево-золотой, черной и белой, и понеслась через дюну быстрыми прыжками, чуть касаясь лапами песка. Данло, целую вечность решавший, как ее встретить, в миг ее нападения не успел ничего предпринять. Да ему, в сущности, и некуда было бежать – трава и песок вокруг не давали никакого укрытия, а до дома, даже если бы тигрица не загораживала дорогу, он все равно бы не добрался быстрее ее. Однако он думал, что попытаться все же нужно – хотя бы для того, чтобы отвлечь тигрицу от ягненка. Он должен спаси ягненка, и если они оба побегут в разные стороны, то тигрица сцапает лишь одного из них. Данло не пришло в голову, что тигрица с самого начала наметила своей добычей ягненка, а не его.
Но когда он решился отпустить веревку и ягненок в ужасе закричал, Данло это понял. Тигрица, несущаяся по берегу, больше на него не смотрела. Теперь ее золотые глаза были прикованы к ягненку. Данло тут же загородил его собой, но тот все испортил, внезапно метнувшись влево и опутав ноги Данло веревкой. Беспомощный Данло, видя перед собой дикие глаза тигрицы и мощные мускулы, струящиеся, как реки, под ее шкурой, вспомнил, как в детстве, в зимнем лесу, его родич, великий Вемило, убил снежного тигра обыкновенным копьем. Он очень ясно помнил тишину леса, и чистый белый снег, и могучий направленный прямо в сердце удар Вемило, и вызванный им водопад крови.
Но у него не было ни ножа, ни копья, ни времени. Еще секунда – и тигрица обрушится на него. Он ничего не мог сделать. Все его инстинкты громко требовали, чтобы он немедленно придумал какой-нибудь план бегства или защиты.
Беспомощное состояние, уподоблявшее его завязшему в снегу зайцу, убивало его само по себе.
Потом он подумал, что всегда успеет просто встать и умереть – ведь тигрица наверняка убьет его в своем яростном стремлении к ягненку. Для защиты можно использовать палку, но против столь мощной атаки она более чем бесполезна. Самое большее, что он мог бы сделать – если точно рассчитал бы время, – это вогнать острый, облепленный песком конец палки в чудесный золотой глаз тигрицы. Но Данло знал, что этого не сделает никогда. Памятуя свой обет ахимсы, он понимал, что если бы даже ненавидел тигрицу, то ни за что не причинил бы вреда такому прекрасному созданию. Но он, как ни удивительно, не питал к ней ненависти. Он любил ее. В то самое время, когда она летела к ягненку, он любил ее редкостную грацию, ее живость, ту дикую радость, с которой она повиновалась жестоким ангелам своей натуры. Тигрица в момент умерщвления добычи была сгустком чистой энергии и анимаджи – радости жизни, радости смерти.