Экстремист
Шрифт:
— По мудэ у тя пояс, — и цапнул собеседника за его хлипкое горло. И так, что тот забыл все на свете. Сделал вид, что ничего не знает и не помнит.
Широкой общественности известно: я люблю людей и терплю их произвольные взбрыки. Правда, иногда на отдельных животных надо воздействовать решительнее. Что и было сделано: взболтнув Болтунка, как бутылку с прошлогодней простоквашей, я размазал его по стене. Рожей хари вперед. Мой оппонент пришел в глубокую философичность. Да «Стечкин» мигом реставрировал битую память.
Оставив Психованного в обществе загаженного донельзя
Слышу напряженные голоса: больно легко и просто — найти недоумка, уронить его организм в унитаз и… все? Что сказать? По этически-эстетическим соображениям я многое опускаю. Не живописать же подробно, как любитель восточных единоборств нагадил в портки, когда я промахнулся из любимой пушки. После того, как эта визжащая бешеная сволочь изловчилась укусить меня. За палец. Теперь вот проблема: делать прививку от бешенства. Сорок уколов в живот — это не встреча в обществе столичных книголюбов. Так что не все так просто, как кажется на первый взгляд.
Меж тем за штилевыми деревьями блёкнула водная гладь, как выражаются версификаторы. Пресное море. Эх, сейчас бы на бережок, да плюхнуться в набежавшую мазутно-малахитовую волну. Снова, черт подери: БЫ!..
Я решил не ждать боевых друзей, пылящих где-то далеко по отчим ухабам, сообщив, правда, им место нашей будущей встречи — Коммунистическая ул.157.
Оставив авто на пропахшем рыбой берегу, я знойными огородиками пробрался к хибаре. И залег у перекосившегося от старости забора. Под панамами лопухов. Тот, кто б меня видел, безвозвратно утерял бы веру в благородный чекистский труд. С чистыми руками и холодной головой.
Я к тому, что было грязно и жарко. Дворик с раскаленным солнечным столбом был пуст, как аравийская пустыня. Никого и ничего, кроме связки лещей на бельевой веревке, прикрытых марлей.
Домик был дачно-дощатыми, закрытым наглухо. Не уплыл ли майор к романтическим берегам Майорки? Ждать его возвращения? Или зайти в гости. Без приглашения. Не сушиться же на балде, то бишь солнце, точно рыбеха на веревке?
И я решил работать. По-пластунски — к стеночке, послушал тишину. Безмолвие. Лишь трудолюбиво зудели мухи над марлей.
Не люблю я такой тишины. Жди неприятностей. И оглушительных залпов из всех стволов.
Через малое окошко продрался в подвальное помещение. Сумрачно и прохладно — что-то наподобие погребка. С житейским хламом. По ступенькам взошел к двери. Приоткрыл её и почувствовал запах. Запашок. Сладковатый. Так пахнет, буду субъективен, брюквенная каша на пару.
По центру горницы находился стол, покрытый белой скатеркой. На столе бутылка водки, у бутылки — засохшая снедь. В кресле обретался майор Е.Бень. В парадной форме подразделения специального назначения МО «Витязь». С краповым беретом набекрень. От меткого выстрела ПМ в рот мозговой винегрет разметался по кустам домашних цветов, где пожужживали ленивые мухи.
Я хотел сделать шаг — и сдержал себя. В таких случаях говорят об интуиции. Не знаю. Во всей
Я — крепок задним умом, повторю ещё раз. Это факт моей биографии. Иногда мне самому сложно истолковать мои же действия. Подумав, порылся в подвальном хламе. Обнаружил нечто похожее на багор — то ли противопожарный, то ли рыбачий. Тиснул его в щель двери и… последнее, что заметил: полуразложившийся труп, приподняв краповый берет, приветствует меня, мудака, уносящегося в ослепительно-громыхающее царствие Божiе!..
Про живой труп шутка, а все остальное правда — оказывается, как потом выяснилось, майор заложил под себя ТМ-62, то есть противотанковый фугас, и пристроил р а с т я ж к и по горнице.
Контуженный взрывом и собственным распиздяйством, я с остатком багра стремительно укатился в подвал, откуда был извлечен своими подоспевшими боевыми товарищами. Как боец с древком знамени полка.
Мои друзья плеснули на бездыханное, частично контуженное тело, ведро воды. Два ведра. Три. И когда я пришел в себя, то впечатление было одно: будто нахожусь на песчаной отмели острова, где по кругу ходят гадостно лязгающие буферами трамваи, на платформах коих восседают слоны, трубящие в свои резонаторные хоботы.
Тьфу, какофония е`! Как головушка моя не треснула по шву, не знаю. И ко всему этому было впечатление, что в ушах завязло по авокадо. Кажется, я начинал понимать братьев Суриковых. Как бы не оказаться третьим. В их палатном окопе.
Впрочем, друзей я постигал прекрасно. Никитушка крутил пальцем у виска (своего). Резо-Хулио радостно отмахивал руками, бегая вокруг порушенной в прах хибары, точно в немом кино. Куралев и Коля Болотный жевали сухих, искрящихся хрустальной солью лещей. С удовольствием. Мечтая о пенящемся холодном пиве.
Скоро я начал узнавать голоса и звуки мира. Вопли летних пацанят, трёкот мотоциклетки, на которой подкатил участковый в рваных кедах на босу ногу, трёх птах… Хорошо!..
— Вот так еп`нуло! — первое, что я произнес. После вынужденного молчания.
— Кто? — спросил Никитин.
— Какой конь в пальто? — не понял я.
— Кто там был, мать твою так?
— Бень, но без матери!
— Алекс, лечись!
— С кем? С конем?
— Какой ещё конь?
— Ты же говоришь про лошадь?
— Все! Поехали отсюда! — крикнул Никитушка. — Дохлое дело.
— Это точно. Какое может быть тело, — согласился я. — Все! Поехали отсюда! Дохлое дело.
Не знаю, что я смешного сказал — группа хохотала. Самым безобразным образом. Вместо того, чтобы посочувствовать командиру производства, который оказался на краю могильной бездны. Странные люди, право. Перегрелись на балде? Вот что значит не обращать достаточного внимания на активность нашего светила. Может, случится солнечный удар. С печальными последствиями.