Экстремист
Шрифт:
По рации мною был дан отбой акции «Памятник», и скоро все бойцы пыхтели в джипе, выбирающегося на тактический простор скоростного бана. Я начал разбор полетов, чтобы не забыть деталей прошедшей операции.
— Резо, — спросил я. — Зачем выдернул пулемет? Без приказа. Приятно, что народ у нас культурный: решил — кино снимают.
— Ничего не знаю, — буркнул Хулио. — Ты махнул газеткой — махнул. Как договаривались.
— Я махнул?
— Так точно, Александр Владимирович, — сказал Куралев. — Было дело.
— Готовность номер один, —
— М-да, — крякнул я. — Радует, что не начали долбить.
— Новой отмашки не было, командир, — радостно сообщил диверсант. Жаль, жахнули бы. Со всех стволов!
— Мы разве о газетке договаривались? — удивился я.
— А как же, — хохотнул Резо.
— Ну да, — подтвердил Никитин.
Я неумело перекрестился. На что Куралев сочувственно заметил, что во мне, наверное, старая контузия блудит: тут помню, а там глубокий овраг.
— Вроде порядок, — аккуратно пощупал голову. Под смешок товарищей. Функционирует нормально, как космическая станция. Но в следующий раз никаких отмашек — стояли на пороге гражданской войны.
— И до чего дотрекались? — поинтересовался Никитин окончательным результатом переговоров.
— Сдали Орехова.
— Не подставка?
— Хер их знает, — развернул я географическую карту. — Может, и подстава. Давай-ка в обход?
И мы тихо-мирно покатили проселочными дорогами. Нормальные герои идут непроторенными путями, это правда. Если и существует низкий заговор, мы обойдем врага с тыла и вмажем из всех наших огневых средств.
— А лучше запустим в санаторий диверсанта и морскую пехоту, предложил я. — Они сработают без шума. Так?
— Так точно, — гаркнул морпех.
— Заметано, — заговорщически кивнул Куралев.
— А я куда? — поинтересовался Резо, который не навоевался в Абу-Даби.
— Замаскируешься в канавке, — ответил я.
— Вах, какая канава? — возмутился Хулио.
— Сточная, — прыснул Никитин.
И так далее. Приятно было трепать языком, болтаясь в авто на родных пыльных рытвинах. Не за какое золото мира и денежную требуху невозможно добыть этого чудного единения и с товарищами, и с тихими, обомлевшими от зноя перелесками-полями, и с выцветевшими высокими небесами, и шафранным жарким солнечным светом.
Эх, родина моя, чем прогневала Творца? Почему в наш благодатный край насылаются, как смерчи, окаянные напасти? За какие такие грехи? Нет ответа. Можно предположить, что народец нарушил некий В ы с ш и й з а к о н внутри себя, и поэтому имеет то, что имеет. Вот в чем дело. Такая вот печальная диалектика. И, кажется, нет силы, способной изменить такое положение вещей. Или-таки есть такая сила? А?
Случилось то, что должно было случиться. В патовых ситуациях большинство предпочитает действовать по арифметическому правилу: вычитание. Вычитание человека из жизни — и никаких проблем. У оставшихся жить.
Пока мы плутали по горячим дорогам отечества, в местечке Заречье, произошли следующие
После обеда, в самый мертвый час, на охраняемой стоянке взорвался автомобиль BMW. В клочья из металло-телесного мяса. Такая вот неприятность. Для водителя и двух пассажиров.
Подкатив к санаторной зоне, мы без труда заметили сутолоку на асфальтированном пятачке, над которым возвышалась будочка. Под будочкой теснились уазики поселковой части.
— Ха! Если там Коваль, с меня бутылка, — сказал я, — ему.
— А если Орех всмятку? — поинтересовался Резо.
— Тогда бутылка с него — нам.
— От кого, — не поняли меня. — От капитана?
— От Орехова, — буркнул я. — За легкую кончину.
Эх, и почему я не родился в эпоху инквизиции? Был бы алхимиком, ладя из железа золото, за что меня, конечно, сожгли бы на костре, но зато какая, мать её так, стабильность. А сейчас? Живем, точно на вулкане Этна, курящемся дачным примусом. Не знаешь, что новый день принесет. Либо сваришь геркулесовую кашу на этом гигантском примусе, либо он полыхнет индиговым пламенем до самых небесных сфер?..
Я ошибся в одном: капитан Коваль со своей бригадой прибыл, но после нас. Ба! Какая неожиданная встреча, посмеялись мы в который раз, да несколько сдержанно — огромная раскромсанная консервная банка автомобиля, запах гари, паленого мяса, лужи спекшейся крови мешали принимать жизнь во всем её великолепии.
— Саша, — пошутил капитан. — Еще сколько будет трупов?
— А здесь область, — отшутился я. — Не ваша епархия, товарищ?
— Санаторий Минобороны, товарищ, — напомнил Коваль. — Прописан к городу.
— Тогда отвечаю, как на духу: эти последние. Кажется.
— Ох, Александр, и почему я не верю? Не твоя работа?
— Моя. Могла бы быть.
— Ох, смотри.
— Смотрю.
Посмотреть было на что. Эксперты складывали на простыни три невозможно изуродованных, обожженных тулова и к ним рваные фрагменты. Сколки костей рвались из конечностей. Один из спецов таскал оторванную руку, как ветку, предаваясь трудным размышлениям, какому корпусу она принадлежит?
— А часики-то тикают, — радостно сообщил он. — Во! Какая побасенка!
М-да. Скоро картина ЧП была полная. Испуганная обслуга центрального корпуса признала по фотографии господина Орехова, хотя фамилия этого гражданина другая — Ефимов, что ли? Жил в люксе спокойно и мирно. С ним ещё двое, очень аккуратные и обходительные. После обеда нежданно засобирались по делам в город, как сказали, да вещички вот прихватили…
Важнейшим и единственным свидетелем взрыва сказался бедовый ханурик-охранник Паша Теменко, проживающий в фанерном будочке. Из его бессмысленной речи следовало, что ничего такого подозрительного он не наблюл. За два года своей тяжкой службы. Судя по истерзанному виду и перегарной атмосфере вокруг него служба действительно была каторжная.