Экстренный случай
Шрифт:
— Да? — По голосу не казалось, будто эта мысль приводит его в восторг.
— Да! Мне просто необходимо добыть ее карточку.
— Я думал, что мы с тобой уже все обговорили.
— Но тем временем всплыло нечто новое. История с каждой минутой все больше и больше осложняется. Почему были назначены рентгеновские снимки?…
— Извини, — сказал Карр. — Ничем не могу быть тебе полезен. — Со мной говорил официальным тоном человек, который взвешивает слова и произносит каждую фразу в уме, прежде чем сказать ее вслух.
— В чем дело? С тобой успел поговорить Рендал и замазал тебе
— Я считаю, — сказал Карр, — что этим делом должны заниматься люди, имеющие специальную
Собственно говоря, этого следовало ожидать. Льюис Карр в любую игру играл строго по правилам, как пай-мальчик.
10
Ни один англичанин в здравом уме не отправился бы в Бостон, особенно в 1630 году. Пуститься в долгое морское путешествие, чтобы приехать в дикую, враждебную глушь, — для этого мало было смелости и стойкости, для этого требовались отчаяние и фанатизм. И прежде всего глубокая, непоправимая обида на английское общество.
К счастью, история судит о людях по их действиям, а не по их побуждениям. Поэтому бостонцы могут со спокойной совестью считать своих предков борцами за демократию и свободу, героями революции, либеральными художниками и писателями. Бостон — город, который до сих пор чтит основателей секты квакеров и бережно хранит память о войне за освобождение.
Но есть и другое лицо Бостона, далеко не такое светлое, достаточно вспомнить о позорном столбе, о колодках, скамье позора в церкви, об охоте за ведьмами. Мало кто из современников задумывается над тем, о чем свидетельствуют эти орудия пытки, — они свидетельствуют о навязчивых идеях, неврастении и изощренной жестокости. Это приметы общества, скованного страхом греха, осуждения на вечные муки, страхом адских печей, болезней и индейцев, общества напряженного, боязливого, подозрительного. Одним словом, общества реакционных религиозных фанатиков.
Как преуспевшее в жизни дитя трущоб, Бостон склонен забывать о большей части своей прежней истории. Город далеко ушел от своего прошлого и делает все, чтобы скрыть его. Некогда поселение простолюдинов, он породил нетитулованную аристократию, которая по своей замкнутости способна соперничать с древнейшими родами Европы. Колыбель религиозного психоза, он создал сообщество ученых, с которыми не может тягаться ни одно ученое сообщество в этой части страны. Ко всему он страдает самовлюбленностью: общий штрих с другим городом сомнительного происхождения — Сан-Франциско.
К несчастью для обоих городов, совсем уйти от своего прошлого они никак не могут. Сан-Франциско не может избавиться от грубости, напористости, крикливости, подхваченных в дни золотой лихорадки, и стать утонченным и благопристойным, подобно городам восточного побережья. А Бостон, как ни старается, не может стряхнуть с себя налет пуританизма и снова стать английским городом.
Все мы привязаны к своему прошлому оптом или в розницу. Прошлое проглядывает в самом строении наших костей, распределении волосяного покрова и цвете кожи, в том, как мы ходим, стоим, едим, одеваемся и… думаем.
Все это вспомнилось мне, пока я шел на свидание с Уильямом Гарвеем Рендалом — студентом медицинского института.
Человек, носящий имя Уильям Гарвей [1] , не может не чувствовать себя дураком. Это все равно что быть названным в честь Наполеона или Кэри Гранта [2] — слишком большое бремя возлагается вместе с таким именем на плечи ребенка, слишком многого от него ожидают.
Сомневаюсь, что Уильям Гарвей Рендал захотел
1
Английский придворный врач, который в 1628 году открыл, что кровь циркулирует по замкнутому кругу.
2
Американский киноактер.
С моих времен стены перекрасили. Тогда они были серыми, как яйцо динозавра, теперь же стали тошнотворно-зелеными. Но это было все то же старое общежитие, те же унылые коридоры, те же грязные лестницы, тот же застарелый запах пота, грязных носков, учебников и хлорки.
Рендал обставил комнату очень мило. Старинная мебель. Потертый красный бархат, облупленная местами позолота говорили о старине и величии.
Я вошел в комнату и сел.
— Вы насчет Карен? — Вид у Рендала был скорее озабоченный, чем опечаленный.
— Да, — сказал я. — Понимаю, время неподходящее…
— Ничего, давайте спрашивайте!
Я закурил сигарету и бросил спичку в золоченую пепельницу венецианского стекла. Безобразную, но роскошную.
— Я хотел поговорить с вами о ней.
— Пожалуйста!
Я все ждал, когда он наконец поинтересуется, кто я такой, но его, по-видимому, это не волновало.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— В субботу. Она приехала из Нортгемптона на автобусе, и я заехал за ней на автостанцию. У меня было два часа свободных после завтрака. Я отвез ее домой.
— В каком она была состоянии?
— В прекрасном. Оживленная. Веселая. Рассказывала о колледже и о своей соседке по комнате. Эта соседка, по-видимому, шалая девица. Потом болтала о нарядах.
— А когда вы в последний раз видели ее до прошлой субботы?
— Не помню точно. Кажется, где-то в августе.
— Так что встреча состоялась после длительной разлуки?
— В общем, да, — сказал он. — Я всегда был рад Карен. С ней было весело, она была такая живая, и вдобавок великолепно умела передразнивать людей. Могла изобразить вам кого-нибудь из своих профессоров или поклонников, а потом начинала хохотать до истерики. Собственно. так она и заполучила себе машину.
— Машину?
— В субботу вечером, — ответил он, — мы все обедали в ресторане: Карен, я, Эв и дядя Питер.
— Эв?
— Это наша мачеха, — сказал он — Мы зовем ее Эв.
— Значит, вас было пятеро?
— Нет, четверо.
— А ваш отец?
— Он был занят в больнице.
Рендал сказал это очень сухо, и я не стал углублять тему.
— Так или иначе, — продолжал Уильям, — Карен попросила машину на уик-энд, а Эв отказала *— ей не хотелось, чтобы Карен пропадала где-то всю ночь. Тогда Карен обратилась к дяде Питеру — тот вообще не умеет отказывать — и попросила машину у него. Восторга это у него не вызвало, но она пригрозила, что сейчас изобразит его, и он тут же уступил ей.