Экватор. Черный цвет & Белый цвет
Шрифт:
Та, которая с локоном, явно пыталась взывать к ее разуму. Она собрала пальцы правой руки в щепотку, словно поймав за хвост последний ускользающий разумный довод, и потрясала им перед лицом своей подруги. Она очень четко произносила непонятные мне слова, но даже меня они вполне могли бы убедить только самой интонацией, с которой они произносились. Меня, но не плосконосую. А дальше произошло нечто совершенно непонятное.
Плосконосая схватила автомат, передернула затвор и направила его прямо в живот напарницы. Та, которая с локоном, тоже сорвала с плеча оружие и стала в боевую стойку. Обе, чуть присев, ходили по кругу, как два бультерьера в загоне. Они кричали друг на друга так, что птицы срывались
Напарница некоторое время смотрела на нее. Потом тоже бросила «калашников» в сторону. Она подошла к своей плачущей подруге, присела рядом с ней на корточки и, обняв плосконосую, залилась горькими слезами. Так они сидели довольно долго. Они размазывали слезы друг у друга по щекам. Их черные волосы спутались. Они то шептались, то причитали, то смеялись сквозь бесконечные потоки девичьих слез. Я не понимал, что происходит. Мне захотелось сесть за руль и бросить их здесь, на этой развилке. Наверное, я так бы и поступил, если бы этот странный плач не прекратился так же внезапно, как и начался.
Девицы поднялись с земли. Они по-прежнему обнимались, но теперь уже не плакали, а наоборот — заговорщицки смеялись. Они подошли к машине. «Турн!» — сказала мне та, которая с локоном. И сделала знак, чтобы я повернулся. Я рассматривал трещину на лобовом стекле и слушал, как у меня за спиной шуршит одежда вперемежку с девичьими смешками.
Когда мне разрешили повернуться, я увидел перед собой двух самых обычных латиноамериканок в красных цветастых платьях. Уму непостижимо, откуда они достали свои наряды. Носили под формой, что ли? Или заранее припрятали под задним сиденьем «тойоты»? Обе девушки почти неузнаваемо изменились. Одна, наконец, убрала соблазнительный локон, перевязав свои крепкие блестящие волосы лентой, а у другой вместо распахнутого ворота пятнистой куртки появилось декольте с белой оборочкой по периметру. Ее грудь, надо сказать, неплохо смотрелась и до этого, в расстегнутом камуфляже.
Плосконосая взъерошила мне волосы, а ее подруга открыла пассажирскую дверь и строго сказала по-английски «Драйв!» И легонько толкнула меня, чтобы я лучше понял, чего она от меня хочет. Я нехотя переместился на место водителя. Не скажу, что я был в шоке, но непонимание происходящего привело меня в состояние легкого ступора. Кажется, меня взяли в заложники. Но вряд ли целью моего захвата были деньги. Обладательница локона бесцеремонно топталась ногами по моим миллионам. Ноги, кстати, у нее были стройные, сильные и загорелые. «Драйв!» — повторила девушка приказание.
«Куда?» — спросил я по-английски.
«Мокоа» — ответила она и махнула рукой. — «Vamos. Поехали.»
Все время, пока длилась эта сцена, двигатель машины работал, вхолостую сжигая бензин. Я включил первую передачу и повернул руль вправо. Мы снова выехали на развилку и поехали в сторону города. Аэродром оставался где-то слева. Я не имел ни малейшего представления о том, что собираются делать мои охранницы. Но моя интуиция подсказывала мне, что бояться нечего.
Мой разум бунтовал. Мы едем в Мокоа, говорил он моей интуиции. Этот город контролирует правительство. Там полным полно военных. Если девиц хотя бы заподозрят в связях с партизанами, им крышка. И мне тоже. И моим миллионам. Не бойся, отвечала интуиция, все будет хорошо. Девицы знают, что делают. К тому же, у них оружие, значит, они сейчас диктуют условия.
«А где их автоматы?» —
«А где „калашниковы“?» — осторожно спросил я вслух красавицу справа.
Они рассмеялись обе. «Форест,» — и моя соседка справа махнула рукой куда-то в сторону леса. — «Yo no soy loca!» Я, мол, не дура, вот что примерно она ответила. В смысле, спрятала автоматы в лесу, там, где мы стояли. Другая не-дура влажно дышала мне в затылок и принялась яростно разминать своими маленькими и крепкими ладонями мои плечи. Несомненно, обе они были locas.
Если бы мой разум восторжествовал, то я запросто мог бы скрутить их обоих. Тем более, что они были безоружны. Мог бы развернуть машину и как-нибудь довести ее до тайного аэродрома в сельве. Но я этого не сделал. Иногда предчувствие обладания даже самой обычной женщиной перевешивает жажду наживы. Ради случайной женщины ты готов поставить на кон даже миллион. Так бывает. А тут целых две красавицы. Но и миллионов в моей сумке тоже было два. С небольшим довеском. Маленький спортивный самолет, который доставил меня в эту страну, обязан дождаться своего пассажира. Я знал, что пилоту был дан именно такой приказ. Пути к отступлению еще не были отрезаны. Поэтому я позволил себе тоже стать немножечко loco, совсем ненадолго.
Через два часа мы уже были в гостинице на центральной площади Мокоа, в пятидесяти метрах от местного управления полиции. По улицам города бродили полицейские патрули, снаряженные почти по американским стандартам. Кевларовые синие шлемы, форма с наколенниками, массивные бронежилеты под разгрузкой, набитой боеприпасами. У каждого полицейского в руках было по новенькой винтовке М-4. Оружие они держали тоже по-американски. Почти на уровне груди, стволом вниз, указательный палец правой руки под курком. Мы у полицейских особого интереса не вызвали. Грязный крепыш-европеец и две хохочущие девицы, нырнувшие в первый попавшийся свободный номер. Что же тут может быть подозрительного?
Это был совершенно сумасшедший сексуальный эксперимент. Мы оказались в постели втроем. Я продолжал чувствовать себя заложником. Две колумбийки доминировали надо мной и делали все, что хотели. Перед моим лицом мелькали спутанные волосы над огромными глазами с расширенными зрачками, смуглые бедра, дрожащие соски. Белозубый частокол не хотел прятаться за полными губами, с которых слетал крик восторга. Не крик даже, а хищный клич. Причем, я уже не мог определить, кому из двоих подруг он принадлежит. Они набросились на меня, как две пираньи, пожирая мою плоть, высасывая мою кровь, терзая мое сознание. И они никак не могли насытиться.
Сейчас я понимаю, что с ними тогда случилось. Им бы не воевать, а любить своих латиноамериканский мужчин со всей силой южной страсти. Заниматься домом, а не делать революцию. Полуаскетичная жизнь в джунглях поломала их психику. Они, созданные для любви, превратились в оружие классовой борьбы, такое же жестокое и безотказное, как мои автоматы. Они стояли в строю, ползали в грязи, воевали и убивали. Они выкрикивали команды и приказы. Они стонали на операционных столах вместо того, чтобы стонать в постелях. А в это время любовь жила у них внутри. Она им мешала воевать, как гнойный нарыв. Давление растет, сознание давит на любовь, любовь разрывает изнутри. И вот прорвало. На моем месте мог быть кто угодно. Любой наркокурьер оказался бы в этой постели, будь он пассажиром старой «тойоты». Любой партизан, вырвавшийся случайно из леса, был бы уложен девицами на обе лопатки. Только не этот терминатор Рокоссовский. И не полусумасшедший банкир де Сильва. Эти живо бы отправили девушек в расход. А девицы балансировали на краю своей жизни, прорываясь сквозь меня, словно сквозь узкую дверь, в пространство своей внутренней свободы.