Экзотическая корова

Полянский Эдуард Иванович

Самсон был в неглиже. Он демонстрировал свое атлетическое тело и рвал пасть льву-подростку.

На инженере был зеленый свитер, серые брюки и коричневые сандалеты. Несмотря на этот не совсем библейский наряд, он ощутил прилив нездоровой зависти к Самсонову подвигу. Он огляделся в поисках льва, но увидел рыжего кота.

— Кис-кис, — обратился к нему инженер. — Подь-ка сюда, шельмец…

Но кот был современный, не мифологический. Настигнуть беглеца инженеру не удалось: он рухнул у фонтанов.

А где-то рядом Сирены завлекали на неверную стезю

домоуправа из Прибалтики. Он выпил чуть-чуть лишку, и это позволило ему услышать пение бронзовых Сирен, чего другие посетители парка были лишены. Но вероломство Сирен всем известно. Мало им погубленных моряков, так они теперь принялись за коммунальников. Упал домоуправ на газон подле фонтанирующих Сирен.

Увы, спиртное помогло нашим героям наладить душевный контакт с героями мифологическими. И в конце концов они сами уподобились статуям, хотя никакой культурной и исторической ценности из себя не представляли. Но опись на них все-таки составили. Не для музея, а для местного вытрезвителя.

Стакан голубого озера

Говорят, кое-где домашний скот и птицу пробуют откармливать под звуки тихой, мелодичной музыки. Под музыку, оказывается, лучше жуется, заглатывается и переваривается.

Не берусь высказываться за коров и кур. Тут для объективности суждения надо влезть в их шкуру, в их оперение. Пожевать и поклевать за них под музыкальное сопровождение.

Могу лишь поделиться личными впечатлениями о столовой города Заозерска. Правда, питался я там не под музыку. Мне, как едоку с более разнообразными духовными запросами, предложили архитектурно-историческое сопровождение. На красочном, во всю стену панно был изображен монастырь — детище подмастерья каменных дел Аверкия Монахова. Из глубины веков в сегодняшние общепитовские будни с интересом вглядывались купола Успенского собора, церквей Богоявления, Филиппа и архистратига Михаила.

На фоне этого прекрасного творения рук человеческих хотелось разжевать и усвоить продукт не менее прекрасный.

Но такого продукта в столовой как раз и не было. А был заведующий общепитом Даниил Семенович Бабкин. Понятное дело, абсолютно несъедобный.

— Знаете ли вы, что наш монастырь сооружен по указанию патриарха Никона триста лет назад? — спросил он, подсев за мой столик.

— А скажите, винегрет — тоже отзвук далекой эпохи? — поинтересовался я.

— Винегрет — более поздняя поделка, — ответил Даниил Семенович, повертев в руках не съеденный мной на 70 процентов винегрет. — Двадцатый век. Год 1973-й.

— А месяц, месяц? — трагически спросил я.

— Ах, месяц, месяц! — пропел Даниил Семенович. — Месяц для истории неважен. Важна эпоха.

— Значит, сейчас эпоха прокисшего винегрета? — заключил я.

— Вы

же культурный человек, — пристыдил он меня. — Вам для души что — винегрет нужен или исключительно живописная группа монастырских строений? Взгляните на это московское барокко, на эти наличники и порталы, на эти декоративные вставки с растительными мотивами.

— Растительными мотивами сыт не будешь, — рассудил я. — Они малокалорийные.

— Взгляните на собор, который как бы вырастает из низкой, опоясывающей его галереи, — словно не расслышав меня, продолжал Даниил Семенович.

— Взгляните на этот хрящевидный предмет, который как бы вырастает из опоясывающего его супа, — подвинул я к нему тарелку с не съеденным мной на 80 процентов содержимым.

— Какого супа? — зашарил он глазами по панно, как бы пытаясь обнаружить среди куполов и башен намеки на суп.

— Не знаю какого, — откровенно признался я. — Рассольника, перлового, харчо. По вкусовым ощущениям точно не установишь.

— Кстати, об ощущениях, — вспомнил Даниил Семенович. — Монастырь находится на острове. Вы смотрите на него с высокого берега сквозь едва заметную дымку, парящую над озером, и вам чудится что-то сказочное, нереальное, почти мираж. Здесь великое былое словно дышит в забытьи…

— Великое, — подтвердил я. — Чего не скажешь о котлетах.

— Монастырь донес до нас неувядаемую свежесть народного творчества, — продолжал он.

— Чего не скажешь о котлетах… — настаивал я.

— Скупыми средствами достигнута величественная гармоническая и возвышенная красота, — отчеканил он, заглянув в справочник для туристов.

— Чего не скажешь о котлетах, — упорствовал я.

— Чего, собственно, о них не скажешь? — не выдержал Даниил Семенович.

— Не скажешь, что они образы большой силы, — выпалил я и показал ему котлеты, не съеденные мной на 90 процентов.

— И это называется представитель интеллигенции! — возмутился Даниил Семенович. — Котлеты ему важнее сокровищ национальной культуры. Да вы только посмотрите, как сияют на куполах подкрестные яблоки!..

— На куполах сияют, а в компоте — отнюдь, — вздохнул я.

— Неужели вас не радуют запечатленные на панно голубые воды озера? — воскликнул Даниил Семенович.

— На панно радуют, — сознался я. — А в стакане нет. В стакане должен быть компот, а не голубые воды озера.

И я показал ему то, что в меню названо компотом. Целехонькое на сто процентов.

— А хотя бы и голубые веды, — подхватил Даниил Семенович. — Считайте, что это фирменный напиток. Истинный ценитель всего исторического и архитектурного выпил бы его с пониманием.

Компот я не выпил. Но кое-что понял. Произведение Аверкия Монахова не архитектурно-историческое сопровождение, а основное блюдо заозерской столовой. Вам предлагают его на закуску, на первое, второе и третье. Вы утоляете духовный голод. И если памятник старины показался вам безвкусным, — ответственность несет не Даниил Семенович Бабкин. За это отвечает либо автор панно, либо тот же Аверкий Монахов.