Ельцин как наваждение. Записки политического проходимца
Шрифт:
В редакции обычная для этого времени рабочая суета, но мое появление у многих рождает желание отвлечься от дел и расспросить, что там и как. Поэтому к себе в Рабочий отдел попадаю не сразу, а после несколько «летучих» политинформаций. У себя на столе нахожу кем-то оставленную записку: «Павел, тебе звонили из Ленинграда, благодарили за помощь, сказали, что вопрос с паспортами решен». Вот тебе и министр! А я думал, просто отговорился. Вот ведь как можно ошибиться в человеке! Видать, сановное бытие не всегда определяет гражданское сознание.
Если бы не она, не эта записка, я бы, пожалуй, на вечернее заседание пропустил – тяжко подолгу слушать
Бакатин здоровается и сразу же вновь погружается в изучение лежащих на коленях бумаг. Ни слова о том, что связывался с Ленинградом и дал указание ускорить выдачу паспортов родителям тяжело больной девочки. Мне в голову вдруг приходит мысль: «А, может, это не он? Может, какой-нибудь чиновник питерский вошел в положение людей да решил их вопрос на свой страх и риск?». На всякий случай захожу издалека:
– Вадим Викторович, вам не удалось что-то выяснить в Питере по моей просьбе?
Бакатин отвечает, не отрывая взгляд от бумаг:
– Все нормально, через пару дней получат паспорта.
– Спасибо вам огромное! Как все просто, когда есть возможность попросить министра! Неужели сотрудник ОВИРа сам не мог войти в положение?!
– А он и не должен «входить в положение». Он должен работать строго по правилам, ни в чем не отступая от них. А то, что правила эти устарели, что работают не на гражданина, а против него, что выезд из страны требует демократизации, так это наша с вами забота, а не его.
– Вы думаете, с ними, – киваю в сторону партера, занятого ликующими по сигналу посланцами среднеазиатских компартий и русской глухой провинции, – что-то удастся переменить?
Бакатин неопределенно пожимает плечами. Может, не хочет откровенничать с малознакомым человеком, да к тому же еще и журналистом, а, может, тоже руководствуется жизненным правилом: «Ты помог – забудь, тебе помогли – помни». Хорошо бы так…
В коротком перерыве между заседаниями встречаю Льва Суханова. Тот, с неизменной папочкой под мышкой, степенно прохаживается в холле Дворца съездов. Сейчас мой давний знакомец явно не «при исполнении», поскольку шефа он, по обыкновению, поджидает с иным, торжественно-напряженным выражением лица. Совсем как у солдата перед присягой. А еще не позволяет себе отвечать на приветствия лиц иной политической ориентации. Так было всегда, а после того, как Ельцин возглавил Верховный Совет РСФСР, это стало особенно заметным. Сейчас же он открыт для всех – расслаблен, улыбчив и дружелюбен.
– А что, шеф не на съезде?
– Что ему тут делать? Говорильня!
В этом я с ним не могу не согласиться – чем ближе к концу, тем явственней становится бесплодность партийного слета. Восславляют то, чего уже давно нет. Требуют того, во что и сами уже не верят. Какая-то фантасмагория. Поминки по еще не почившей, но уже неживой партии.
– Когда он хочет заявить о выходе из КПСС? В последний день или раньше? Хотелось бы знать заранее.
– Узнаешь. Он, кстати, несколько раз спрашивал о тебе. Ты бы в перерыв съездил к нему в Белый дом. У него к тебе серьезный разговор.
Я догадываюсь, о чем может пойти речь, – о том, чтобы перейти на службу в аппарат председателя Верховного Совета РСФСР. Мне, конечно, льстит, что я не забыт, но расстаться с «Комсомолкой» пока не готов. Уж больно мне там комфортно. Хотя, если на съезде одержат верх коммунистические ортодоксы, мои творческие перспективы в
Говорят, еще совсем недавно правительственное здание России на Краснопресненской набережной было настоящим сонным царством. По большому счету, здесь ровным счетом ничего не решалось, и чиновники предпенсионного возраста неторопливо оформляли решения, уже принятые на союзном уровне. Сейчас же в его коридорах кипение страстей. Атмосфера, схожая с вокзальной, – кто-то опаздывает, кто-то потерялся, у кого-то пропал багаж. Новоявленные обитатели ничем не похожи на аборигенов. Переполнены кипучим желанием совершить нечто великое, но что именно и как, об этом, похоже, еще не ведают.
В приемной Ельцина никого. Вход в нее от депутатских набегов оберегает многозначительно— неприступный Саша Коржаков, на днях зачисленный в штат Верховного Совета и провозгласившей себя руководителем того, чего покуда нет даже на бумаге, – Службы безопасности.
– Лев Евгеньевич передал, что шеф хочет со мной поговорить.
– Жди. Сейчас узнаю.
В Ельцине определенно произошла какая-то перемена. Причем к лучшему. Чувствуется сверхнормативный заряд жизненной энергии. Это здорово.
– Ну, что там у вас на съезде? Все такое же пустословие? Славите Горбачева? Не надоело?
Надоело. Конечно, надоело. Если бы до него мы не видели заседаний съезда народных депутатов СССР с их кипением страстей, то, возможно, и этот партийный форум воспринимался бы несколько иначе. Но сейчас смотреть на него без тошноты нет никаких сил. А уж участвовать в его работе – и подавно. Ельцин слушает мой рассказ и, чувствую, согласен с такими оценками.
– Вы ведь в составе столичной делегации? – киваю в ответ. – И что говорят москвичи? Каков их настрой? У вас ведь там немало партаппаратчиков. Какое они производят впечатление? Они-то за кого?
– Партаппаратчиков, конечно, хватает, – мне вдруг вспоминается Бакатин и его помощь питерской семье, – но вы знаете, Борис Николаевич, среди них встречаются очень даже вменяемые люди.
– Вот как?
Рассказываю про министра, про свою просьбу и про то, как тот на нее откликнулся. Ельцин слушает и, чувствую, как в нем нарастает раздражение. Ему определенно не нравится эта история.
– Ладно, все это после у себя в «Комсомолке» опишете, чтоб уж вся страна узнала про то, как вы с Бакатиным помогли больным артистам, – Ельцин резко встает, давая понять, что ему не до пустых разговоров. – Закончится съезд, сразу приезжайте ко мне. Договоритесь о времени с Львом Евгеньевичем. Будет серьезный разговор.
Всю дорогу от Белого дома до метро «Краснопресненская» (а идти не более десяти минут) пытаюсь разобраться в происшедшем и найти ответ на вопрос: что его так задело в моем рассказе? Допускаю, что это какая-то застарелая неприязнь лично к Бакатину, хотя мне об этом ничего не известно. Но, скорее всего, тут что-то другое. Возможно, партаппаратная ревность. Если разобраться, их карьеры будто писаны под копирку. Оба начинали с руководства строительными главками. Оба прошагали по всей обкомовской лестнице и доросли до руководства крупными областными парторганизациями. Оба, благодаря новациям Горбачева, оказались в Москве на высоких партийных и правительственных постах. Они, как одноклубники, перешедшие в сборную – каждый хочет стать в ней главным форвардом и, зная все достоинства и недостатки конкурента, считает, что у того для этого нет ни сил, ни опыта.