Ельцын в Аду
Шрифт:
Несмотря на измены и отчуждение было нечто, что объединяло супругов:
их горячее, безграничное обожание Гитлера. Оба считали его своим спасителем, за него они были готовы умереть.
Я как-то, - напыщенно произнесла Магда, - охарактеризовала сущность фюрера так: «В определенном смысле Гитлер просто нечеловек — он недостижим, его нельзя потрогать».
Геббельс ничего не скрывал от жены, даже то, что люди сотнями
тысяч угонялись в лагеря смерти и уничтожались в газовых камерах.
«Ужасно то, что он мне рассказывает. Я не могу этого больше слышать», - жаловалась она сестре своего первого мужа и лучшей подруге Элеоноре
– «Ты просто представить себе не можешь, какими ужасающими вещами он меня загружает, а я никому не могу рассказать, что у меня на сердце».
Элеонора решила тоже поделиться воспоминаниями:
В начале марта 1945 года Магда в последний раз посетила меня. Она поразила меня первой же фразой:
«Элло, мы все умрем».
Позднее я поняла: она предсказала свое самоубийство. Я нашла это ужасным. Я считала, что есть выход, по крайней мере для Магды и детей.
«Нет, - ответила она, - для меня нет никакого другого выхода».
«Но ты не должна умирать ради этого человека, который так разочаровал тебя, дьявольская сущность которого тебе известна!»
«Жизнь, которая будет у вас после окончания войны, не будет достойной того, чтобы жить, - ответила мне подруга.
– Рано или поздно вся Европа падет перед коммунизмом». У меня нет больше права жить. В конце концов, я сотрудничала с нацистами, верила Гитлеру и Геббельсу. «В случае, если я останусь жива, меня арестуют и будут допрашивать, будут спрашивать о Йозефе. Если я скажу правду, то я объясню всем, что это был за человек на самом деле, я опишу, что происходило за кулисами, то тогда от меня отвернется в отвращении любой порядочный человек. Каждый будет думать, что сейчас, когда мой муж мертв или сидит в тюрьме, я клевещу на него, отца моих шестерых детей, самым страшным образом. Для всех я ведь жила в роскоши и блеске рядом с ним и наслаждалась всей его властью. Как его жена я до последнего останусь с ним. Никто не поверит мне, что действительно перестала его любить и что я, может быть, все еще люблю его...»
«А дети?.. Что будет с бедными детьми?»
«Мы возьмем их с собой, потому что они слишком красивы и слишком хороши для того мира, который наступает. В этом мире Иозеф будет считаться одним из самых больших преступников, которые когда-либо были в Германии. Его детей будут мучить, презирать, унижать. Они должны будут заплатить за все то, что он сделал. Им отомстят вместо их отца...»
«Ты ведь не сможешь убить собственных детей?»
«Нет, я смогу, - все уже подготовлено».
В это время дети Геббельса гостили у своей бабушки. Я могла бы обратиться к ней, чтобы спасти их. Но об этом я, ошеломленная, даже не подумала! Вместо этого я записала оправдания Магды в шестикратном убийстве своих детей, которое она запланировала на эту неделю.
Она после разговора со мной поехала обратно в Берлин. Матери своей фрау Геббельс не сказала о том, что собирается сделать со своими детьми. Пожилая женщина отправила своих внуков 20 апреля 1945 года в бункер фюрера, где они, весело прыгая, поздравили дядю Адольфа с днем рождения.
Обитатели бункера в последующие дни взвешивали множество возможностей, как спасти детей. Министр вооружений Альберт Шпеер вспомнил:
Я «предлагал взять их с собой на юг Германии, а Лизль Остертаг, служанка Евы Браун, до своего отъезда в Баварию попросила Магду доверить ей детей. Но напрасно».
28 апреля, - сказала Магда Геббельс, - я написала последнее письмо моему старшему
Во какая загогулина! Министр пропаганды не устроил своего приемного сына по блату в какое-нибудь теплое место, отправил на самую страшную бойню и даже не присвоил ему офицерский чин!
– Ельцин был ошарашен. Такого история современной России не знала...
На него шикнули, и Медея фашистского рейха стала читать письмо:
«Ты должен знать, что я против воли отца осталась вместе с ним, что еще в прошлое воскресенье фюрер хотел мне помочь выбраться отсюда. Ты знаешь свою мать — у нас одна кровь, для меня не могло быть раздумий. Наша замечательная идея гибнет, а с нею все, что прекрасного, удивительного, благородного и хорошего я знала в своей жизни. Мир, который придет после национал-социализма, для меня не стоит того, чтобы жить в нем, и потому я беру с собой и детей. Мне слишком жаль их для этой новой жизни, и милостивый Бог поймет меня, если я сама дам им спасение...
Дети чудесные. Без помощи они сами помогают себе в этих более чем примитивных обстоятельствах. Спят ли они на полу, смогут ли они помыться, поесть или что-то еще — никогда ни жалобы, ни плача. Бункер вздрагивает от взрывов. Старшие защищают младших. И их присутствие здесь является благословенным уже потому, что они время от времени заставляют улыбаться фюрера. Вчера вечером фюрер снял с себя свой партийный значок и приколол его мне. Я счастлива и горда. Бог даст, что у меня останутся силы, чтобы сделать самое последнее и самое трудное. У нас только одна цель: верность до смерти нашему фюреру, что мы сможем закончить нашу жизнь вместе с ним — это Божья милость, на которую мы никогда и не смели рассчитывать...»
Какая чудовищная глупость!
– возразила ей душа Герды Борман.
– Я и мои девять детей бежали к итальянской границе. Через год, 23 апреля 1946 г., я умерла от рака матки. Всех детей крестили, семеро из них стали набожнымип людьми - католиками... И твои детишки, Магда, могли бы жить счастливо!
Но ее никто не слушал — все страдали вместе с Геббельсами...
2 мая 1945 года в Берлине на территории имперской канцелярии рейхстага на Вильгельмштрассе, где в последнее время находилась ставка Гитлера, были обнаружены обгоревшие трупы, в которых были опознаны имперский министр пропаганды и его жена. На другой день на той же территории в бомбоубежище извлекли тела их шестерых детей...
Безбожники! Что же вы наделали!
– патетически воскликнул Борис Николаевич.
Мы верим в Творца, — опроверг его Геббельс.
– «В моем романе «Михаэль», опубликованном в 1925 году, есть такая фраза: «Чем более величественным и возвышающимся я сделаю Бога, тем более величественным и возвышающмся я стану сам...». А позднее, 7 января 1945 года я писал: «Кто имеет честь участвовать в руководстве нашим народом, может рассматривать службу ему как службу Богу».
И ты действительно веришь в это?!
«Не так важно, во что мы верим; важно только, чтобы мы вообще верили». И вообще я грешен не в том, в чем меня обычно обвиняют. Я «... часто ловил себя на том, что едва осмеливался смотреть в глаза кормившему меня с трудом (семья была многочисленной) отцу, а позже - в соответствии с истиной, что ненавидят того, кому бывают многим обязаны, - язвительно проходился насчет своего филистера-кормильца. Но я всегда с неподдельной нежностью писал о матери». И это меня немного обеляет в глазах Господа!