Электрические тела

Харрисон Колин

– Значит, – осторожно проговорил я, – в ту ночь, когда ты ходила на кладбище, ты была на могиле своего сына, а не отца?

Долорес посмотрела на меня – и я простил ей обман. Она кивнула:

– Да, Джек.

Мы сидели в тусклом вечернем свете и слышали невдалеке смех и звон посуды. Наверное, где-то рядом был званый обед, вежливая и остроумная болтовня, разносившаяся по стенам викторианских домов уже больше ста лет. Голоса то звучали громче, то затихали. Обсуждали международную политику, последние кинофильмы, деликатесы какого-то нового ресторана на Вест-Сайде. Мария стояла на коленях и смотрела, как пчела заползает в розовый зубчатый граммофончик петунии. Солнце низко висело над кирпичными стенами, освещая первые фиолетовые цветы ипомеи, вьющейся по забору. Долорес убрала бумаги в сумочку. Она наклонилась вперед, и я увидел в ее глазах огромную усталость. Она сильно сжала мою руку.

– Ты понимаешь, почему я не могла рассказать тебе все с самого начала, да, Джек? Это было бы чересчур. Честно, я просто не могла тебе

рассказать, потому что мне это так больно. Из-за этого между нами навсегда все сломалось, и Гектор даже не виноват... После смерти маленького Гектора он был такой испуганный, он все время кричал на меня, чтобы я была осторожнее с Марией, когда она сидела в коляске, когда мы переходили улицу, по малейшему поводу. Он был так убит тем, что случилось с Гектором, что стал просто невозможным. Мы раньше ходили в храм Святого Михаила на Пятой авеню, из нашего района все туда ходят на мессу. Гектор всегда говорил, что лепнина с потолка вот-вот упадет, но мне там нравилось, храм такой большой. Но кажется, он признался отцу Баптисту на исповеди, как умер наш сын, и тот, похоже, сказал что-то такое, что изменило Гектора. Я спрашивала его, что сказал отец Баптист, но он мне так и не признался. Но я уверена, что он все рассказал священнику. Меня это не беспокоило, потому что Гектор рассказал это Богу. Ему нужно было выговориться.

Она покачала головой и посмотрела, как Мария поднимает совочек с песком.

– После этого Гектор был таким серьезным, когда мы шли на исповедь. Он чистил ботинки. И он подолгу задерживался в исповедальне, так что люди начинали на меня посматривать, типа, что это твой муж там делает, что он такого сделал, что ему надо так долго исповедоваться? Я знала, о чем он говорил священнику, я знала, что он все рассказал, как занимался сексом так громко, что напугал нашего малыша. И наверное, отец Баптист что-то сказал Гектору о том, что он должен беречь Марию, – может, что Бог не простит ему смерти двух детей по его вине. Что из-за маленького Гектора мы должны быть бдительными. Я же ничего не говорила об этом отцу Баптисту, когда заходила в исповедальню. Я так боялась того, что он может сказать, понимаешь, что он откроет дверь и объявит всем, что я – сексуальная маньячка и убила своего сына. И я чувствовала, что отец Баптист ждет меня, потому что каждое воскресенье, когда я рассказывала о своих мелких грехах и он говорил мне, сколько молитв прочитать, он спрашивал, все ли это, не хочу ли я исповедаться в чем-то еще. И я даже готова была сказать, но Мария заплакала, кажется проголодалась, и я ответила, что нет. Наверное, это был просто предлог.

Но Гектор стал таким серьезным и говорил мне, чтобы я остерегалась наркодилеров, потому что их в округе много и они очень жестокие, и чтобы я остерегалась всех. По соседству нескольких человек сильно избили, рассказывали, что одному всадили отвертку в печень, и у людей угоняли машины, и все такое, как обычно. К соседке вломились в квартиру и украли видеомагнитофон и телевизор. Гектор купил глазок, просверлил дырку в нашей двери и установил его. И он сказал, что смерть маленького Гектора была испытанием и что он его не выдержал и что рано или поздно будет новое испытание. Он не говорил, что это будет за испытание, но сказал, что на этот раз он будет к нему готов. Он сказал, что Бог наблюдает за нами, и, наверное, я тоже так думаю, потому что нас всегда учили именно этому, но я не могла понять, что стало с прежним счастливым Гектором, типа, куда он делся? Теперь все стало так серьезно. Если я чего-то делала не так, например забывала посмотреть, поменялся ли свет на светофоре, он так злился на меня, хватал за руку, тянул назад и говорил, что не хочет, чтобы Мария умерла, как ее брат, просто потому... И он всегда давал понять, что это моя вина, понимаешь? И он хотел еще ребенка, сына.

– Это понятно, – отозвался я. – Я бы тоже хотел.

Долорес печально улыбнулась:

– Мы занимались этим все время, чуть ли не каждую ночь, а я не беременела. Не знаю почему. Может, слишком нервничала. А мы выбирали нужное время, и все такое.

И... он стал меня трахать как-то... теперь он молчал и иногда молился, перед... Раньше он шумел, потел, ругался, говорил мне, что я хорошая баба, и совал язык мне в ухо, а теперь он, типа, просто ложился на меня, делал это и ждал беременности. То есть, понимаешь, у него не было проблем с эрекцией, но он всегда... Наверное, он все равно меня любил, но... но он перестал думать о том, как бы разбогатеть, а стал ненавидеть богатых, потому что они обкрадывают бедных. Он взял эти идеи из Библии... Он по-прежнему ходил на работу, и все такое, Гектор никогда не пропускал работу, и когда кабель прокладывал, и когда машины продавал. Он по-прежнему мог дурачиться и смешить людей, понимаешь, на улице, в компании, но внутренне он изменился.

И я начала делать кое-что... Мне нравился один парень, Сэл, сын управляющего. Он был моложе – двадцать один или двадцать два, – и он заходил днем, когда Мария спала. Мы начали понемногу дурачиться, а потом это стало, типа, регулярно. Я заставляла его надевать презервативы, потому что хотела забеременеть от Гектора. Я же не могла держать в доме

колпачки. Я всегда принимала душ и говорила Сэлу, чтобы он сразу же уходил. Примерно раз в неделю. Мне было страшно неловко, но я просто... мне надо было чувствовать, что я еще живая. Сэл никому ничего не рассказывал, он был умным, он видел Гектора и знал, какой Гектор ревнивый. Мне этот Сэл даже не очень нравился. Он просто был милым и таким молодым... Мне даже, типа, пришлось кое-чему его научить в постели. Он напоминал мне Гектора, когда он был моложе – у него даже было мало волос на груди и животе. Он был так рад, понимаешь, как мальчишка. Мне было очень приятно. Но я понимала, что это нехорошо. Я рассказала все Руите, и она посоветовала мне кончать с этим браком... Она сказала, что даст мне денег, чтобы я могла уйти, если я этого хочу. Она сказала, что в доме все говорят о Гекторе, типа, боятся, что он сотворит что-то странное, типа, прыгнет с крыши или еще что. Она сказала, что рано или поздно Гектор узнает про Сэла, а тогда он убьет меня, или Сэла, или малышку, или еще кого-то. Он ненавидел свою работу с кабелем. Но другой работы не было. А мне было неловко брать его деньги и спать с Сэлом.

Долорес рассматривала руки, словно запятнала их своей виной.

– Но я старалась. Гектор сказал, что хочет пойти в храм Святого Патрика в Манхэттене, чтобы помолиться за маленького Гектора, и я согласилась. Я оставила малышку с Руитой, и мы пошли в храм. Он такой большой, там много туристов. Я думала, Гектор там почувствует себя лучше, и казалось, что так оно и было: он стал более или менее похож на себя, но потом просто загрустил. Он начал стареть, я наблюдала за ним и видела, что его глаза стали старыми. Печальными, понимаешь? И он начал больше пить, не только по воскресеньям, когда все мужчины смотрят футбол. Как-то раз он пришел домой очень поздно, и пахло от него совсем плохо, и я спросила, где он был, а он сказал, что поднялся на Эмпайр-стейт-билдинг и просто там стоял. А я поняла, что он там пил, и это сильно меня напугало. Я знала, что он подумывает о самоубийстве. Там очень высоко, и я помню, какой сильный ветер там бывает, и это значило, что он думал... Он никогда прямо об этом не говорил...

Как-то поздно вечером я проходила мимо ресторана, даже кофейни на самом деле, и увидела, что за столиком сидит женщина, одна. Она была примерно моих лет, может, ей было двадцать восемь, и она курила и казалась... не знаю... такой спокойной! Словно после мессы, когда просто сидишь один. Как будто она хорошо знала, кто она такая и что делает, и она никуда не спешила. И она не была богатая, типа, не купалась в деньгах, так? Она просто была собой, только собой, и я на нее смотрела. Я остановилась у окна и как будто смотрела на то, какой я хочу быть.

И в тот вечер я решила сказать Гектору, что ухожу. Сказать ему, что он не виноват, но мне надо уйти. У нас все кончено. Я так сильно его любила, но у нас все кончено. Я решила, что смогу одолжить пару тысяч у Руиты. Она все понимала, я же говорила. Я знала, что мне нужно уйти куда-то, где Гектор меня не найдет. Я не хотела, чтобы он меня нашел. Я хотела, чтобы он обо мне забыл и со временем почувствовал себя лучше. Мне нельзя было оставаться в Сансет-парке. И хотя Бруклин дешевле Манхэттена, я боялась, что в Бруклине он меня разыщет. А Куинс я толком не знала. Такое у меня было чувство. Я решила, что просто найду себе какую-нибудь работу. То есть, хоть сейчас и спад в экономике, я могла бы найти что-то и устроиться. Мне самой ничего не нужно было, лишь бы хватало для Марии. Я просто хотела, чтобы у нее была возможность жить лучше. Я не хотела, чтобы ее отцом был Гектор. Она его любила, но она ведь ничего не понимала. В нем что-то умерло, понимаешь? У него не осталось гордости. Мой отец был гордый, хоть и был простым рабочим. Он каждый день надевал чистую рубашку, у него не было долгов, он жил правильно. Я хотела, чтобы у Марии был такой отец. А Гектор... его душа, типа, умирала. Он становился таким странным, таким раздраженным и нелепым. Я говорила, что по воскресеньям он ходил на две мессы?

Так что я собиралась ему сказать в тот вечер. Но не сказала. Он пришел домой, отработав целый день, он устал. Он поел и заснул. И тут я поняла, что если бы я ему сказала, то у нас просто была бы большая ссора. И он попытался бы меня остановить, так что я ему ничего не сказала. На следующий день он ушел на работу, как обычно, а я собрала два больших чемодана, посадила Марию в коляску и пошла в подземку и села в поезд В. Я даже записки ему не оставила. Может, я сама не верила, что сделаю это. Но потом я это все-таки сделала, это случилось, мы на самом деле ушли. Со мной были все бумаги – все важное, типа, свидетельства о рождении Марии, оно лежало у меня в сумочке. И я взяла деньги у Руиты, она их мне дала, как я и говорила, и, как только я села в поезд, мне стало легче, словно я снова двигаюсь, словно у меня все получится и я становлюсь прежней. Я знала, что Мария будет скучать по своему папе, но потом это пройдет. Она еще достаточно маленькая. У меня были кое-какие приличные вещи и косметика, так что я могла хорошо выглядеть, если понадобится. Я знала, что мужчины будут обращать на меня внимание. Но я не искала мужчину, я просто хотела снять какую-нибудь комнату, где Гектор не смог бы меня найти, и начать работать, понимаешь? Когда я приехала в Манхэттен, некоторые бизнесмены, как ты, на меня смотрели. Один мужчина пригласил меня выпить – какой-то пожилой мужчина, лет за пятьдесят.