Электрические тела
Шрифт:
– Долорес, мне нужно ехать на заседание, – объявил я с раздраженной решительностью, глядя на часы и надеясь навязать какое-то решение. А еще мне не нравилось, что Мария присутствует при такой гадкой сцене. – Я уже сильно опоздал. Если уж на то пошло, то у меня тоже проблемы. Так что давайте решим, что будет дальше.
Они смотрели друг на друга – и я понимал, что между ними идет какой-то безмолвный обмен мыслями. Но я не мог там оставаться, мне надо было ехать. В горле у меня запершило: боль не хотела, чтобы о ней забывали. Если бы я ушел немедленно, то все равно приехал бы с опозданием. Все будут на меня смотреть. Прекрасно. Я это выдержу. Стол заседаний такой большой, что на нем впору на коньках кататься. Мусорные корзины по углам еще будут пустыми. На ковре будут видны свежие следы от пылесоса. Макияж Саманты будет безупречным. И пахнуть от нее будет приятно. Но еще пять минут – и я опоздаю очень сильно, и Президент спросит у миссис Марш, не звонил ли я. Он узнает,
– Гектор, черт подери, вы здесь никому не нужны! – сказал я настойчиво. – Неужели вы сами этого не видите? Разве вы не видите, что все кончено? Все решено. Одни вещи кончаются, другие начинаются. Ваш маленький сын погиб. Мне очень жаль. Жизнь разладилась. Ваша жена от вас ушла. Она сама так решила. Это сделано. Долорес и Мария не...
При виде лица Гектора я осекся. Он смотрел на нас, его темные глаза остекленели от мрачного понимания. Потом он молча кивнул. Что-то ушло из него, и в теплом солнце, падавшем на кирпичи, он словно съежился в своем темном плаще. Наверное, теперь мне можно будет уйти. Продолжая держать Марию, я сделал два шага в его сторону, чтобы проводить его обратно в дом и к выходу. Он не пошевелился.
– Вы уходите? – спросил я.
– Ага, – ответил он все так же хрипло. – Я ухожу, это точно.
– Ну, ладно.
– Ты думаешь, что любишь мою жену и дочь? – спросил вдруг Гектор, подойдя ко мне.
– Да! – отрезал я, крепко прижимая к себе Марию.
– Думаешь, что сможешь о них заботиться?
Я молчал: его враждебность меня встревожила.
– Думаешь, что вы трое останетесь вместе? – настаивал Гектор, и его взгляд обжигал меня.
– Гектор, кончай это дерьмо, – сказала Долорес.
– Думаешь, что получил мою жену и малышку, так? – не унимался Гектор. – Они теперь твои, важный мужчина, дело в этом?
Он добивался, чтобы я это сказал.
– Да, – спокойно ответил я.
– Пошел ты... Ни хрена у тебя нет.
– Убирайтесь отсюда, – сказал я.
– Пошел ты... – Гектор плюнул в меня. – Слышал? Имел я тебя. Ни хрена у тебя нет. Слышишь?
Я смотрел на него и чувствовал, как усиливается дневная жара. Все стоят у больших дверей из красного дерева на сороковом этаже и ждут едва заметного кивка, чтобы начать. Бумаг не принес один только Президент.
– В последний раз, Долорес, – громко крикнул Гектор, – да или нет.
– Нет, Гектор, – холодно сказала она. – Почему я должна миллион раз это повторять? Нет.
Я собрался было еще раз потребовать, чтобы Гектор ушел, но тут он сунул руку под плащ и вытащил старый тяжелый револьвер. Не колеблясь, он сунул стальное дуло глубоко в рот. Его губы плотно сжались, словно он сосал соломинку. Он резко повернулся к Долорес, чтобы увидеть ее в последний раз, чтобы заставить ее увидеть, что она с ним сделала, и раздался выстрел. Его звук разорвал воздух, заставив нас подпрыгнуть, и мелкий фонтан крови забрызгал мне очки и лицо. Гектор упал к моим ногам на кирпичную кладку, кровь, текущая из его затылка, переливалась на солнце. Я инстинктивно вытер очки. Пуля прошла навылет, Гектор хрипел, его жуткий, давящий взгляд был обращен к небу. Отчаянно зовя мать, Мария билась и вырывалась у меня из рук. Долорес и Мария упали на землю рядом с Гектором, а я стоял над ними, понимая, что мне надо вызвать «скорую помощь», но не находя в себе сил шевельнуться. Я стоял и смотрел, как молодое, полное жизни тело Гектора борется с неотвратимым приходом смерти. Его пальцы судорожно сжимались и разжимались. Кровь лилась у него из ушей и изо рта.
– Папа, папа, папа, папа! – кричала Мария.
Этот крик пронзал меня и отскакивал от кирпичных стен домов. А потом наступила красноречивая тишина. Мария и Долорес стояли на коленях рядом с Гектором, молясь и плача. И теперь, когда жена и дочь вернулись к нему, он в последний раз резко выгнул спину и странно застонал, словно у него еще оставался какой-то кусочек сознания и сейчас, в эту секунду, он захотел, чтобы ему вернули его жизнь.
«Скорая помощь» из Методистской больницы, расположенной в шести кварталах, приехала меньше чем через четыре минуты, и поначалу команда экстренной помощи усердно пыталась спасти Гектора, сняв с него плотный черный плащ и разорвав рубашку, чтобы добраться до грудной клетки. Он неподвижно лежал на кирпичной кладке, и золотая цепочка с крестом свесилась с его шеи. Трещали рации, медики разрывали упаковки с белыми абсорбирующими подушечками, вкалывали Гектору в шею адреналин, натягивали на него надувные противошоковые брюки, чтобы отогнать кровь от ног к сердцу. Но его лицо уже стало белым. Его неподвижные глаза смотрели на утреннюю дымку над нами, восковые губы оставались открытыми, словно он собирался что-то сказать. Долорес стояла над ним в заляпанном кровью платье и положив руки Марии на плечи тем же оберегающим жестом, который я увидел в день нашей первой встречи, когда она вышла из поезда подземки и повернулась ко мне. Они обе
Гектора положили на каталку, оставив черный плащ на земле, и повезли через дом к машине «скорой помощи». Долорес и Мария пошли следом за телом. Я протянул к ним руки.
– Не трогай меня, – сказала Долорес с яростной холодностью, крепко прижимая Марию к себе.
Она села в машину «скорой помощи», держа дочь на руках, и я понял, что все кончено.
«Скорая помощь» уехала, и я стоял на крыльце, одинокий и потрясенный. Заседание совета директоров уже началось. Если бы я уехал немедленно, то еще успел бы что-нибудь рассказать в конце заседания и повторил бы извинения за свое опоздание по дороге на пресс-конференцию. Я сидел на чугунной скамье у себя в саду и с тупым интересом рассматривал кровавый узор на кирпичах. Крови было на удивление мало, учитывая, что здесь застрелился человек. Черный плащ Гектора лежал на кирпичах словно тень. Я не осмеливался дотронуться до него. Мои плечи и ноги ныли, как у уставшего старика. Шло время – сколько именно, я не знал, но кровь начала темнеть. Бруклинская пыль падала на лужицу крови, заставляя ее тускнеть. Один раз зазвонил телефон, замолчал после четырех или пяти звонков, потом зазвонил снова. Его дребезжащий звук несся из окна – тихий, никчемный. Мне звонили, чтобы убедиться, что я еду. Миссис Марш, стоя в туфлях на низких каблуках в своем кабинете, прижимает трубку к уху и чопорно сосет леденец. На краю лужицы собрались муравьи, пробуя кровь на вкус. А потом прошло еще пять или восемь минут, и телефон зазвонил снова, громко – пятнадцать или двадцать гневных, настойчивых звонков, – но я все равно не мог подняться. Мой отец верит в Бога, а я – нет. Его печальные старые глаза смотрят на сад. Он созерцает сорняки. За каждой трапезой он читает молитву. Моя мать читает котировки акций за бокалом бренди и сигаретой. Я забрел обратно в дом и уставился на множество игрушек, разбросанных по ковру гостиной, на носочки, валяющиеся на ковре, на сладкие хлопья на дне мисочки. Кто-то – работники «скорой помощи» или я сам – на подошвах занес кровь в дом, несколько пятен. Рядом с телефоном Долорес оставила щетку для волос. Черный седан Корпорации остановился у моего дома и загудел. Водитель вышел из машины и позвонил в дверь. Я дождался, чтобы он ушел. Они поймут, что я не приду. Будут сделаны необходимые поправки. Другие тоже владеют информацией, так что они разнесут ее по вселенной. Телефон зазвонил в последний раз – несколько неуверенных звонков, – а потом замолчал окончательно.
Я не собирался идти на заседание. Я не собирался ничего делать – только сидеть неподвижно, пока гул в моей голове не прекратится. Но в какой-то момент чуть позже я встал на ноги и, не соображая, что делаю, вышел из дому и направился к подземке. Дело было не в том, что мне хотелось присутствовать на заседании, а просто в том, что я был одинок и единственными людьми, которых я знал, были коллеги по работе. Пока я ехал, передо мной все время стояла картина, как Гектор лежит на спине, и я ощущал странную жажду. Казалось, что все на меня смотрят, но я не обращал на это внимания.
Через сорок минут я уже шел по вестибюлю Корпорации. Он был таким же, как всегда, но показался мне другим. Я ощущал, как вес множества этажей давит на высокие своды зала. Я пропустил заседание совета, и один только Бог знал, что это означало, но я все еще мог успеть на пресс-конференцию в зале Корпорации. На лифте висел плакат, приветствовавший представителей прессы и приглашавший их на двадцать второй этаж. Когда двери лифта открылись, этаж оказался заполнен журналистами из отделов новостей бизнеса и развлечений. Представители отдела по связям с общественностью отвели журналистам комнату с телефонами, чтобы новости можно было передавать немедленно. Их было там не меньше тридцати пяти – из агентств «Рейтер» и «Ассошиэйтед Пресс», из британских, немецких и японских финансовых газет. Все они уже были там, звонили своим редакторам по телефонам или передавали новости по электронной почте со своих компьютеров. Это означало, что главное заявление только что было сделано.
Я вошел в дверь в конце зала, где представители службы по связям с общественностью раздавали бумаги, приготовленные для прессы. Президент и несколько членов совета находились на сцене. Президент стоял у микрофона и пояснял договор о слиянии. Комната была набита людьми – там было порядка двухсот человек. Десяток телекамер работали в дальней части зала. Одна из сотрудниц отдела по связям с общественностью остановила меня в проходе между креслами.
– Сейчас делается заявление, мистер Уитмен, – сказала она с улыбкой. – Мы искали вас.