Электрический остров
Шрифт:
— А кто позволит ему начинать драку? — пожал плечами Улыбышев. — Наш трактор давно перестал быть детищем только филиала. В его судьбе заинтересована вся область, я бы сказал даже — страна! Кончится тем, что Пустошку прижмут к ногтю, и он пикнуть не посмеет! — он равнодушно отвернулся от гостя и разложенного на столе чертежа.
Орленов растерянно поставил составные части письменного прибора на место, и чертеж немедленно свернулся в трубку. Теперь он был не нужен. Вот только если бы эта трубка превратилась в микроскоп, под которым можно было бы рассмотреть тайные мысли
— Я ведь говорил вам, Андрей Игнатьевич, что осенью мы проводим первый опыт массовой электропахоты. Опыт приурочен к празднику, который отмечает наша область. Опаздывать мы не имеем права. Вы меня понимаете?
Улыбышев говорил с такими интонациями, словно перед ним стоял непонятливый ученик, которого он обязался «натаскать» к экзаменам.
— Но машина еще не доведена до промышленного образца! — все более удивляясь, воскликнул Орленов. — Ведь возможны еще конструктивные изменения! Если прислушаться к словам Пустошки…
— О возможности конструктивных изменений больше знаю я, автор, а не вы, мой хотя и милый, но чрезвычайно нелюбезный помощник, и не какой-то там Пустошка, которому не терпится влезть в соавторы машины. — Сказав это, директор потянулся и, взглянув на огромные стоячие часы, добавил: —
Батюшки! Уже второй час!
— Нет! Я все же против такой поспешности,— растерянно сказал Орленов, даже не замечая, как неуместно звучит это несогласие после слов Улыбышева о его роли в создании трактора и сближения его с Пустошкой, которое Борис Михайлович сознательно или бессознательно только что сделал…
— А вас никто и не просит голосовать! — чрезвычайно вежливо поправил его Улыбышев. — Мы не на собрании, Кроме того, свою конструкцию на обсуждение я вообще не ставлю…
Неожиданный отпор до такой степени поразил Орленова, что он не нашел что возразить. Ему всегда казалось, что наука — дело коллективное, что в ней каждое возражение товарища должно взвешиваться. В конце концов и Пустошка имел право на сомнения, ведь он же строит эту машину! Может быть, он не должен был выражать их в слишком резком тоне, но кто знает, как он говорил с самим Улыбышевым? Так или иначе, Улыбышев начисто отвергал всякое вмешательство и все возражения. Андрей медленно крутил в руках чертеж, понимая, что никакая его помощь, с которой он стремился сюда, директору не нужна. Чудак — он боялся напугать Бориса Михайловича, а испугали его самого!
— Как понравился доклад Нине Сергеевне? — по-прежнему любезно осведомился Улыбышев. — Я, к сожалению, не успел спросить ее, пришлось поехать к Далматову, — значительно пояснил он. — Я провожу вас! — торопливо добавил он, видя, что Орленов все еще стоит в замешательстве.
Надо было уходить. Орленов сунул под мышку трубку ватмана и медленно пошел к двери. Что там ни говори, а его просто выгоняли. Улыбышев шел следом, все такой же благодушный и неуязвимый. Уже открывая дверь, Орленов вдруг подумал, что не имеет права уходить, не сделав еще одной попытки образумить директора. Он повернулся к Улыбышеву и мрачно, сказал:
— Как хотите, Борис Михайлович, а Пустошку надо выслушать.
— А если я не разрешу?
— Тогда… — Орленов удивленно взглянул на шефа и сухо закончил: — Тогда я сам обращусь к Пустошке, уже от своего имени.
— Да ну?— удивился Улыбышев. Однако за маской полного спокойствия на его лице Орленов угадал волнение. — А как же быть с тем, что обком настаивает на сжатых сроках?
— Ну, если Пустошка дойдет до обкома и докажет, что машина еще не готова, вас поддерживать не станут. Это похоже на обман!
— Вы в этом уверены? — спросил Улыбышев. — Ай-яй-яй, а мне-то казалось, что наш трактор выдающееся изобретение! Вот ведь как ошибочно бывает авторское мнение!
Внезапно тон директора изменился, и он грубо спросил:
— А вы не находите, что при таком отношении к делу вам будет трудно работать со мной?
Теперь Орленов не мог бы прекратить разговора, как бы его ни просили. Если сначала ему казалось, что Улыбышев иронизирует только над его неопытностью и молодостью, то теперь он убедился, что шеф имеет какие-то тайные причины для выпуска несовершенной машины. А что машина несовершенна и что Улыбышев сам знает это, было уже ясно. Невольно Орленову вспомнилось, что над конструкцией электротрактора работают еще несколько ученых и инженеров, вспомнилось, что Улыбышев связал со своим трактором дальнейшую карьеру.
«Докторская степень и, возможно, правительственная премия…» — так, кажется, сказал Улыбышев Нине при их первом знакомстве? И то, что Улыбышев не отрицал своих честолюбивых замыслов, то, как упорно он отстаивал свой «приоритет», идя напролом,— ведь конструкцию-то все равно придется потом переделывать, — не только удивило Орленова, но и как бы охладило его, сделало спокойнее, взрослее, а в его возрасте эти качества придают мужество. Он еще не понимал, что вступает в серьезную борьбу, пока он думал только о том, чтобы не сдаться Улыбышеву в словесной схватке; однако, чем откровеннее становился Улыбышев, по-видимому сразу зачисливший его во вражеский лагерь, тем упрямее делался Орленов.
Я ведь назначен Башкировым, Борис Михайлович, а он приказа о переводе не отдавал.
— Ну что ж, ну что ж, — с добродушным сожалением сказал Улыбышев. — Не думал я, что мы столкнемся с вами по такому странному поводу. Однако, если вы настаиваете, пожалуйста, обращайтесь хоть к Далматову. Только боюсь, что он не станет вас слушать…— Сказав это, он поклонился, и Орленову ничего более не оставалось, как толкнуть дверь и выйти.
«Вот чертов Пустошка! — выругался Андрей, оказавшись на улице. — Сам небось спит ангельским сном, а меня втравил в такую историю, что неизвестно, как я из нее выкарабкаюсь! Одно утешение, что Улыбышев тоже не заснет!» — и, хмуро усмехнувшись, пошел домой.