Электрический остров

Асанов Николай Александрович

Удивительное дело, как эти девушки умеют ослож­нять жизнь занятого человека. Ну что ей стоило прийти, как и Орленову, на полчаса раньше? Так нет, является минута в минуту, взглядывает на свои маленькие часики, произносит вопросительным го­лосом: «Я не опоздала?» — и ни слова извинения, ни капли сочувствия к тому, кто так долго ожидал.

Орленов, сердито ворча, сунул Марине билет и направился к вокзалу. Марина пошла позади, удру­ченно вздыхая. В конце концов он сообразил, что ве­дет себя как разгневанный муж, и приостановился, чтобы девушка пошла рядом. Неудобно же, в самом деле, оставлять

ее за полверсты!

Настроение у Марины резко изменилось. Теперь она выглядела птицей, вырвавшейся из клетки. Где былая мрачная суровость! Она и ростом-то стала как будто поменьше. Или это оттого, что на ней коротень­кое узенькое платьице, туфли на низком каблуке? А может быть потому, что она убрала волосы иначе — уже не короной вокруг головы, а пучком? Как там ни считай, но она выглядела сегодня девочкой-про­стушкой, и от этого была значительно милее.

Андрей невольно вспомнил Нину, какой видел ее в последний раз. Нина уехала в Москву. Было похоже, что Улыбышев уже начал праздничное шествие к славе и не собирается останавливаться на полпути или возвращаться обратно. Если бы Андрей не знал простодушия Марины, он подумал бы, что она со­знательно делает все не так, как Нина. И одевается, и смотрит, и говорит. Впрочем, кто поймет девушек?

Он прокашлялся и сосредоточил все внимание на номерах вагонов. Марина тихо спросила:

— Вы устали?

— Начальству таких вопросов не задают,— ворчливо ответил Андрей. — Начальство само знает, когда ему отдыхать, а когда работать. Пришли. Да­вайте ваш чемоданчик.

Она не пожелала принимать его помощь. Крепкие загорелые руки взялись за поручни, и через секунду она потянулась сверху, чтобы помочь ему. Пыхтя и отдуваясь, — каждое движение давалось еще с тру­дом,— он прошел по коридорчику в купе. Марина сейчас же выбежала за водой.

— Если вы станете носиться со мной как с писа­ной торбой, то немного мы наработаем! — с осужде­нием сказал он, отпив полстакана.

Она расстроилась, отчего лицо ее стало еще милее. Тогда он совсем рассердился.

— Перестаньте смотреть на меня как на боль­ного! Благотворительность уместна на курорте, а мы на работе!

Лицо Марины потемнело, глаза приняли упрямое выражение.

— Вам бы следовало полечить характер! Будь я на месте врача, я бы обрезала с него все колючки.

Такой она нравилась Орленову больше. И все же они уселись в противоположных углах, надувшись… Потом Орленов сказал:

— Хватит ссориться, подумаем, с чего мы начнем нашу работу.

Этот призыв прозвучал как сигнал к перемирию. Удивительное ощущение дает нам наша работа! Она объединяет самых различных людей, она сглаживает острые углы характеров, заставляет забывать о личных неприятностях, одним словом, она является луч­шим лекарством от многих недугов.

Не прошло и минуты, а Орленов и Чередниченко уже беседовали, как самые лучшие друзья. Они и не заметили, как тронулся поезд.

В десять часов вечера они вышли на Левобереж­ной. Было темно, маленькая станция казалась един­ственным светлым пятном в темной степи, и у обоих приезжих возникло такое ощущение, что они тут ни­кому не нужны. Марина зябко поежилась. Орленов вглядывался в темноту, окружавшую станционные домики. Ничто так не сближает, как одиночество, раз­деленное

вдвоем.

— Что же, пошли! — предложил Орленов. — Если в мире осталась хоть капля уюта, я разыщу ее и от­дам вам!

Марина благодарно взглянула на него. В темноте ее глаза расширились, от них исходило сияние, словно в глазах на мгновение отразились звезды. Он отвер­нулся.

Быть резким, насмешливым ему уже не хотелось. Не те обстоятельства! Он увлек ее в эту поездку, в которой не было ничего привлекательного. Более того, результатом такой поездки могла быть круп­ная неприятность. Ему же никто не поручал контро­лировать деятельность Улыбышева. Спорить он мог, но контролировать? По какому праву?

Они перешли через пути. Было приятно почув­ствовать впервые после выхода из больницы, что не ты, а другой нуждается в помощи, и ты можешь ока­зать ее. Марина невольно уцепилась за рукав Орле­нова и шла чуть позади, как послушное дитя, подчи­няющееся старшему. В этом было нечто новое. В последнее время он так привык, что она коман­дует, а он подчиняется, что девяносто процентов его грубости порождалось чувством сопротивления. По­скольку теперь его авторитет был утвержден, не было смысла оставаться грубым. И они мирно брели в тем­ноте, среди предметов, обретших неверные формы. Вот вырос какой-то усеченный конус, а пригля­дишься — это стрелочник в брезентовом плаще; вот стоит дерево, однако это всего-навсего железная опора высоковольтной линии…

Пассажиры, их вышло не много на маленькой степной станции, уже исчезли — их-то ждали, не то что Орленова и Чередниченко, — и платформа опус­тела. Андрей вывел Марину за станцию на базарную площадь, где пахло яблоками и соленой рыбой и под ногами шуршали арбузные корки. У одинокого фо­наря стояли машины, как кони у коновязи, уткнув­шись радиаторами в столб. Тут были и легковые, и грузовики, но не было той, которая ожидала бы Орленова.

Вокзальная дверь открылась, и в струящемся свете и табачном дыме на площадь выплыли не­сколько человек. Они разговаривали громкими голо­сами, привычными к степному простору, но здесь ка­завшимися неуместными.

Орленов остановил свою спутницу:

— Подождите, может быть, найдутся попутчики. Люди шли к машинам. Когда они остановились под фонарем, у которого отдыхал табун механиче­ских коней, Орленов спросил:

— Нельзя ли с кем-нибудь доехать до колхоза «Звезда»?

От толпы отделился высокий, широкоплечий че­ловек и направился к приезжим. Он шел, вытянув го­лову, нагнувшись, пытаясь еще издали разглядеть мужчину и женщину. Потом он вдруг остановился, выпрямился и сказал удивленно-веселым голосом:

— Вот это встреча!— И сразу вслед за этим че­канно, официально: — Здравия желаю, товарищ ка­питан! Старший сержант Мерефин по вашему вызову явился!

Орленов, с таким же любопытством вглядывав­шийся в неясные очертания человека, чуть освещен­ного тусклым фонарем, вскрикнул и шагнул к нему. Марина с некоторым чувством неловкости наблю­дала, как взрослые мужчины бестолково кричали, хлопали друг друга по плечам, целовались, потом отступали на шаг и снова принимались разглядывать друг друга. Они вели себя совсем как школьники, отличаясь разве тем, что целовались, а школьники не любят целоваться.