Элем
Шрифт:
Но сегодня я с ним завершу отношения.
– Как самочувствие?
– Не очень, - вру ему.
– Голова болит уже вторую неделю.
– Так-так-так.
Он рад хоть какому-то отклонению, тем более, с моих собственных слов.
– Ложитесь на кушетку, я попробую провести поверхностную релаксацию.
Выполняю его просьбу.
– Я буду считать до десяти, а вы просто закройте глаза и представьте себе что-нибудь приятное: море, пляж, пальмы.
– Туземных женщин.
– Можно и их.
Сам он садится в кресло возле кушетки, приняв мысленно
– Раз. Два. Три...
На десяти он крепко засыпает, роняя руки. А я, легкомысленный, ещё не придумал, как убедить его отказаться от столь выгодного пациента. Можно подсунуть ему на время моё подсознанье. Или что там у меня согласно науке? Я умею это? Наверняка, раз пришло такое в голову. Но у меня появляется идея получше.
Минуя расслабляющие стадии, проваливаюсь в Элем. Прямо к кровати с телом профессора. Мне теперь и каталог не нужен. Бесцеремонно бужу его.
– Доктор, я вам должен признаться: всё это время я морочил вам голову.
– Кто? Что?
Он непонимающе смотрит на меня.
– Всё гораздо хуже, чем я вам рассказывал на сеансах психоанализа. Я служу дьяволу, а это, - показываю рукой на ряды кроватей.
– Ад.
– Я сплю?
– продолжает цепляться за здравый смысл профессор.
– Увы! Это самая что ни на есть реальность. Хорошая новость для вас, однако, заключается в том, что ваше время ещё не наступило. Используйте его для благих дел.
Я сам себе не нравлюсь. От этой клоунады за версту разит пошлостью. И, кажется, я перехожу некоторые границы дозволенного.
– Какой бред!
– справедливо не сдаётся доктор.
– Нет, - продолжаю настаивать на своём.
– Бред начнётся через минуту.
Веду обратный отсчёт. Когда он открывает глаза, я вижу в них готовность к сотрудничеству.
– Мы больше не нуждаемся друг в друге. Моя последняя просьба к вам — напишите маме какую-нибудь бумажку и пошлите официальной почтой. Ну, там, типа, окончательно выздоровел. Чтобы она не волновалась.
Профессор Розенталь находит в себе силы подняться с кресла.
– За сегодняшний сеанс я, так и быть, заплачу.
– Но позвольте, - решается он.
– Вы не дадите мне хоть каких-нибудь объяснений? То, что вы сделали со мной — потрясающе! Это гипноз высшей пробы!
– Мне очень жаль, но раз вас не устроила версия с адом, то правда окажется для вас губительной.
Чтобы он потом не вздумал как-то рационально объяснить произошедшее, набрасываю на него лёгкую «петельку»: в течение примерно полчаса он будет выходить в приёмную и спрашивать у секретарши, не приходил ли я. Потом они отменят все оставшиеся визиты и будут пить вместе коньяк. Много коньяка. Дело закончится безумной близостью прямо на столе.
До метро дойти не успеваю. Меня ловит на поверхности звонок от Виталия.
– Какое будет ваше положительное решение?
– шутит он.
– Его пока нет.
– Очень, очень плохо. Вы не хотели бы встретится?
– Если оплатите счёт, - отвечаю взаимным юмором.
– Хочу проверить вашу платежеспособность.
– К вашим услугам! Называйте любое
В Соборе Лучезарного Никиты всегда людно. Заслуга в том местного пастора, которого все запросто называют Святой Отец. Двери храма широко распахнуты для верующих всех конфессий и их оттенков, а также для ярых атеистов и несведущих безбожников. И нет такого мероприятия, которого нельзя было бы провести под его гостеприимными сводами.
На этот раз здесь одновременно происходит отпевание усопшего, венчание и обряд крещения младенца. Как-то даже слишком символично. Святой Отец вертится между этими тремя событиями, как белка в колесе. Безногий нищий путается у него под ногами, желая помочь. В правом углу за дубовыми столами сидит компания бородатых мужчин, чинно потребляющих пиво. Жарится шаурма. В углу слева детишки, галдя, лазают по портьерам. Как обезьяны.
Ещё одной достопримечательностью Собора являются коты. Их даже больше здесь, чем людей. Все, как на подбор, упитанные, лоснящиеся, хотя и разнообразных пород. От них постоянно исходят аутентичные звуки: кошачьих боёв, обиженных за свой прищемлённый хвост, просящих чего-нибудь пожрать и просто мяукающих от скуки.
Ко мне подходит Пророк. Его слепые глаза закрыты белой поволокой.
– Уж близится день, - сообщает он, беря меня за рукав.
Он ещё ни разу ничего не предсказал на моей памяти, но для церкви пророк — фигура сакральная. Поэтому не перебиваю его. Даю выговориться. Если отвлечься от вычурного языка, излагает он вполне занятные вещи: анекдоты и пересказы популярных телевизионных шоу. Минут через десять он выдыхается. Вручаю ему честно заработанный золотой.
Подхожу к покойнику, лежащему в гробу с открытыми глазами. Он приветливо улыбается мне. Вспоминаю, что как-то встречались с ним на улице и о чём-то разговаривали.
– Что стряслось?
– вежливо интересуюсь.
– Да вот, - сетует он.
– Инфаркт. На ровном месте. Не знал, что такое болезни. По докторам не шлялся. Думал, сносу не будет. А тут бац — накрыло.
– На всё воля божья, - говорю, стараясь соответствовать обстановке.
– Да уж, - соглашается он.
Разговорчивый попался покойничек. Я уже подумываю, какую бы причину сочинить, чтобы от него отвязаться, но меня спасает Святой Отец собственной персоной.
– Исповедоваться, сын мой?
– спрашивает он, по-доброму глядя мне прямо в глаза.
Киваю. Он делает приглашающий жест, и мы идём с ним в изолированную комнату, которую мне хочется назвать кельей, несмотря на обилие в ней, естественно, котов и следов недавней дружеской попойки.
– Брысь!
Пастор сгоняет представителя кошачьих с кресла, где я удобно размещаюсь. Сам он становится напротив в смиренной позе со сложенными лодочкой ладонями.
– Грешен, - говорю ему.
– Ведомый гордыней, напугал своего психоаналитика. Расстался с любимой девушкой. У матери не был уже больше двух месяцев. Лодырничаю. Хулю род человеческий.