Элемент Водоворота
Шрифт:
Саске с усилием сглотнул.
– Итачи не хотел, чтобы о предательстве клана и о его миссии узнал кто-нибудь в деревне. Он не хотел, чтобы имя клана было опозорено. Он также не хотел, чтоб ты знал правду. – Голос стал чуть мягче, и от этого Саске снова поморщился. – Он спланировал все: каждый свой поступок, каждую встречу с тобой, чтобы ты становился сильнее, и сильнее становилась твоя ненависть. Чтобы ты смог выжить, научился защищать себя. Возродил клан Учиха и вернул ему былое уважение, восстановил свое имя, стал героем Конохи, убив его, ниндзя-отступника, предателя, убийцу.
Мужчина рассказывал подробности, убедительно жонглируя фактами. Он начал издалека, вспомнив
Саске почти не слушал, выхватывал лишь отдельные фразы, словно заголовки газетных статей, отпечатывая их в воспаленном мозгу кроваво-красными буквами. Он инстинктивно отказывался верить. Весь его хрупкий маленький мирок строился на нескольких вытекающих друг из друга простых постулатах: брат – убийца и предатель, Саске должен отомстить, брат ненавидит его, и это взаимно.
Он закрыл глаза.
Они с братом сидели на террасе дома, разглядывая окрашенные розовым предзакатным солнцем крыши соседних домов. В душе и сердце царили мир и спокойствие, Саске никак не мог побороть улыбку, краешки губ упрямо ползли вверх. Мальчуган опустил голову, стараясь ее скрыть, ведь проявление чувств считалось слабостью в клане Учиха. А он не будет слабым. Он будет как брат.
– Мне нужно, чтобы ты запомнил одну вещь, Саске, – голос Итачи был как всегда негромким, а интонация – спокойной, но что-то заставило взглянуть на брата.
Итачи сосредоточенно смотрел на свои сложенные в замок руки, собранные в хвост длинные волосы казались еще темнее в лучах закатного солнца, безукоризненно прямой нос, тонкие губы и пронзительные темные глаза, такие же, как у него самого. Все как всегда, только… все же неуловимо иначе.
– Я хочу, чтобы ты помнил, что я всегда буду твоим старшим братом. Даже если меня не будет рядом. Даже если ты возненавидишь меня. – Итачи повернулся к младшему брату и, взглянув в глаза, добавил: – Я люблю тебя, отото, пожалуйста, всегда помни об этом.
Тогда эти слова показались маленькому Саске странными. О чем говорил Итачи? Разве он сможет ненавидеть брата? Потом он долго не вспоминал о том разговоре. Он вообще старался изгнать из памяти все светлые воспоминания о детстве, о брате. Так было легче. Легче ненавидеть, легче жить. Нет, не жить, выживать. Воспоминания приходили к нему только во сне. Но какими бы приятными и светлыми они ни были, в конце всегда были ночь, кровь и смерть. Он просыпался от собственного крика, в пропитанной холодным потом одежде, неприятно прилипшей к коже. Он сжимал кулаки и обещал себе вновь и вновь не помнить, не думать, не чувствовать. Только мстить.
Сейчас
Тогда на крыльце у Итачи уже был приказ, теперь Саске понимал, что на еще немного угловатых юношеских плечах лежал непомерно тяжелый груз, брат уже знал, что убьет всех родных и близких и что Саске возненавидит его, что он сам сделает все, чтобы добиться именно этого. Итачи прощался с ним. Прощался по-настоящему. Маленькая слабость, в которой он не смог себе отказать, потому что он и в самом деле… Саске закашлялся, как будто поперхнувшись словами.
– Итачи жил, чтобы защищать тебя. До самой смерти… Нет, даже смерть была ради тебя: чтобы освободить тебя и дать тебе новую силу. Он очень любил тебя, Саске, – Мадара произнес слова, которые Саске не смог проговорить даже мысленно.
Учиха уставился широко распахнутыми, ничего не видящими глазами на свои сжатые кулаки. Костяшки пальцев побелели, а сами пальцы сводило судорогой. Сердце стучало в ушах, заставляя сжимать челюсти и кулаки еще сильнее. Мадара подошел к нему и присел на корточки, положив руку на плечо и обеспокоенно заглянув в расширенные зрачки.
– Эй, парень, ты в порядке? – голос звучал издалека, едва донося вложенный в слова смысл.
Как настоящий отпрыск гордого клана, Саске утвердительно кивнул головой.
– Хочу побыть один, – прохрипел он в ответ.
Мадара понимающе кивнул, медленно поднялся и вышел.
Саске сидел неподвижно, боясь пошевелиться, даже после того, как за сородичем закрылась дверь. Ему, привыкшему скрывать, а чаще подавлять эмоции, не позволявшему себе испытывать чувства, бежавшему от любого намека на привязанность, казалось, что малейшее движение приведет к неминуемому взрыву, последствия которого будут разрушительны. Все, во что он безоговорочно верил, на чем строилась его система координат, оказалось ложью. Он давно свыкся с мыслью, что у него нет будущего, но теперь и прошлое оказалось чьей-то злой неуместной шуткой. Хотелось что-то сделать, как-то исправить. Но как?
Он снова увидел себя восьмилетним мальчишкой, отказывавшимся верить, вспомнил, как преследовал убийцу, пытаясь достать его кунаем, как выдохся, но продолжал бежать. Как Итачи остановился на освещенной холодным лунным светом улице и повернулся к брату. Он говорил непривычно много и эмоционально, его жесткая интонация била, словно плеть, оставляя кровоточащие раны в душе. Говорил о силе и границах своих возможностей. О том, что притворялся любящим братом, чтобы узнать его лучше, оценить его. Что не станет его убивать, оставит в живых для самого себя, чтобы посмотреть, что получится из младшего брата, и сразиться с ним в будущем, когда отото станет сильнее.
Саске помнил, как подступала тошнота, как кружилась голова и катились слезы, как горело левое плечо, рассеченное шурикеном, как он потерял равновесие и упал. Затуманенными глазами он видел, как уходивший Итачи повернулся вполоборота, бросил на него прощальный взгляд и в его глазах блеснули прозрачные капли. А потом наступила темнота. Раньше он не позволял себе помнить сверкнувшие в свете луны слезы на лице брата. Это воспоминание вместе со многими другими, счастливыми и грустными, веселыми и печальными, было погребено на самом дне его памяти.