Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту
Шрифт:
В конце жизни Мадам часто спрашивала себя: что, если бы она не была так сурова и требовательна? Может быть, судьба ее семьи сложилась бы по-иному? Она никогда не изменяла Эдварду, но никогда не прощала ему даже малейшего шага в сторону… Может быть, ей следовало быть более гибкой, более снисходительной? «В те времена Эдвард был единственным мужчиной, которого я когда-либо целовала. Возможно, я понимала бы его лучше, если бы это было иначе». Но себя не переделаешь, особенно если ты Елена Рубинштейн.
Искусство больше чем когда-либо влечет к себе Елену. В Париже она
Елена всегда покупает много, иногда слишком много, по укоренившейся в ней привычке отдавая предпочтение количеству, а не качеству. Перед войной она уже приобрела немало ценных картин: несколько полотен Сислея, несколько Дега, Моне, восемь полотен Ренуара. Как только она вновь оказалась в Париже, страсть к коллекционированию охватила ее с новой силой. Личные ее пристрастия влекут Елену к авангарду. Спустя несколько лет у нее в коллекции появляются работы самых ярких мастеров — Боннара, Бранкузи, Брака, Миро, Паскина, Кислинга, Пикассо, Элле, Мари Лорансен, Модильяни, Майоля, Хуана Гриса, Ван Донгена, Дюфи, Леже.
У нее завязывается дружба с художниками, она приглашает их к себе, встречается с продавцами картин и меценатами. Ее приглашает к себе Гертруда Стайн. Елена на всю жизнь запомнит ее квартиру, сплошь завешанную картинами: «Они висят посюду: на стенах, на дверях, в кухне и в ванной». Несмотря на занятость, Елена выкраивает часок-другой и отправляется на Монмартр или Монпарнас в мастерские художников. В галереях она отбирает все, что ей нравится. Она развешивает картины в своих косметических салонах, чего до нее никто никогда не делал.
В начале 50-х годов будущий партнер Ива Сен-Лорана Поль Берже, тогда девятнадцатилетний мальчик, часто приходил к своему другу художнику Бернару Бюффе, чья мастерская находилась во дворе салона Елены Рубинштейн, на улице Фобур-Сент-Оноре. В витрине салона он увидел скульптуру Бранкузи. Юный самоучка — а именно таким он тогда был — испытал двойной шок. Впоследствии он рассказывал:
— Я открыл для себя Бранкузи, даже имени которого прежде не слышал, и узнал, что произведения искусства такого уровня можно выставлять в витрине косметического салона. Позже, когда Ив Сен-Лоран открыл свой первый магазин на улице Фобур-Сент-Оноре в нескольких метрах от салона Елены Рубинштейн, мы поставили в витрину две огромные вазы Дюнана, которые только что купили. Конечно, я сделал это под влиянием Елены, но не осознавал этого.
Устоять перед прекрасным произведением искусства Елена не могла. Со временем их стало столько, что она забывала, что у нее есть. «У меня столько картин, — жаловалась она, — что я не знаю, куда их вешать». Даже имея столько домов… Иной раз она убирала их в шкаф и забывала о них. Патрик О’Хиггинс нашел однажды несколько картин немалой ценности, не внесенных в опись и не застрахованных.
Однажды лучи предзакатного солнца в Гринвиче осветили в коридоре картину Макса Эрнста, и секретарь залюбовался ею.
— Я заплатила за нее двести долларов, — сообщила
В другой раз в квартире на Парк-авеню в Нью-Йорке Мадам и ее секретарь обнаружили в шкафу удивительную находку. О’Хиггинс нашел коробку для платьев, где хранились старые простыни. Сверху их прикрывали семь рисунков Хуана Гриса, Пикассо кубистического периода и несколько литографий Матисса, любимого художника Елены. Потрясенный О’Хиггинс спросил, как это могло случиться. Елена неопределенно махнула рукой, пожала плечами и ответила, что это подделки.
— Еще один мой промах. Там им и место.
Но на этот раз она ошиблась: все рисунки были подлинниками.
Мадам приглашала к себе всех молодых художников, которыми восхищалась. Марк Шагал весь светился: искрились его глаза, блестела пышная густая шевелюра. После нескольких бокалов вина он принимался петь русские песни и рассказывать длинные смешные истории на идише. Его пронзительный ум и неподражаемое чувство юмора приводили Елену в восторг, и она часто звала его на свои вечера. И благодаря ему эти приемы всегда удавались.
Шагал часто приходил с Браком или еще с кем-то из своих друзей-художников. Он познакомил Елену с Луи Маркусси. Маркусси стал водить ее по мастерским художников и со временем сделался одним из главных ее советчиков. Но Елена не всегда следовала его рекомендациям. Ей случалось упускать подлинные шедевры и покупать иной раз второсортные вещи или даже подделки. По натуре Елена была фаталисткой. Все картины она старалась приобрести непосредственно у авторов и потом с большой теплотой вспоминала этих художников. Она ценила свои ощущения, а не рыночную стоимость вещей. «Я люблю их не меньше моих Руо и моих Пикассо», — говорила она.
Маркусси крайне огорчали ее промахи. Если бы она его слушалась, ее коллекция была бы куда интереснее. Так, например, он предложил ей купить одну картину Пикассо, она стоила тогда шесть тысяч франков, Елена отказалась, но прошло несколько лет, и эта картина стала стоить в десять раз дороже. Елена соглашалась, что она не всегда права, но предпочитала полагаться на собственную интуицию. Наживаться на картинах она не собиралась. «Всякий раз, когда я что-то покупала, собираясь извлечь выгоду, я ошибалась, — пишет она. — Но, когда я покупала картину, потому что была знакома с художником или желая поддержать его, потому что восхищалась его талантом, мой выбор оказывался удачным».
Любимым ее художником всегда оставался Матисс. А среди других картин она больше всего любила «Купальщиц» Ренуара, «Осень» Роже де ла Френе, «Женский портрет» Кеса ван Донгена. А еще набросок «Девушки из Авиньона» Пикассо — подарок клиентки, которую она вылечила от угревой сыпи.
Молодая женщина оставила рисунок у консьержки, прикрепив записку к газете, в которую он был завернут: «Спасибо за мою прекрасную кожу».
Елена пыталась разыскать ее, но та исчезла навсегда.
Страсть к коллекционированию стала у Елены навязчивой идеей. Ее собрание африканской скульптуры, приобретенное благодаря вкусу и чутью Джейкоба Эпстайна, невероятно выросло в цене благодаря моде и спекуляции. Теперь все хотели покупать фигурки из Африки. Елена тоже продолжала приобретать их, войдя во вкус и полюбив «за необычайную выразительность».