Элеонора Дузе
Шрифт:
реполнен. То же самое повторялось на всех сорока пяти спектаклях,
несмотря на повышенные цены билетов. Потрясенные зрители, зата¬
ив дыхание, следили за сценами, в которых Элеонора Дузе своей не¬
забываемой игрой стремилась запечатлеть в их душах грустную по¬
весть о последней любви Клеопатры. Повелительница сердец импе¬
раторов, сама более чем полновластная владычица в своей огромной
стране, Клеопатра властвовала не столько по
сколько благодаря своей чарующей, хрупкой женственности.
В тот вечер в зале находился молодой Антон Павлович Чехов.
В ночь на 17 марта, то есть сразу после спектакля, он написал своей
сестре Марии Павловне: «Сейчас я видел итальянскую актрису Дузе
в шекспировской «Клеопатре». Я по-итальянски не понимаю, но она
так хорошо играла, что мне казалось, что я понимаю каждое слово.
Замечательная актриса! Никогда ранее не видал ничего подобного...»
Чехов уже познал на собственном опыте всю горечь и все радости
театрального автора. Его драма «Иванов» не имела успеха в театре
Корша в 1887 году. В 1889 году, после большого успеха в Петербур¬
ге па сцене Александрийского театра, отношение к пей критики со¬
вершенно переменилось. Чехов мечтал об актере нового склада, не¬
обходимом психологическому театру, «театру атмосферы», о котором,
он уже думал в то время. Он мечтал об актере, который умел бы есте¬
ственно держаться на сцене, не «переигрывал» бы, об актере умном и
чутком. Словом, как мы уже сказали, об актере нового склада. Он
считал, что на сцене все должно быть так же просто и так же сложно,
как в настоящей жизни: обыкновенная любовь, семейная жизнь без
злодеев и ангелов, психологические детали без объяснения душевного
состояния, которое должно быть ясно из поведения персонажей. По¬
нятно поэтому, какую радость доставляла ему игра Дузе, чуждая ка¬
кой бы то ни было риторичности, полная красноречивых пауз. Дузе
была воплощением его мечты об актере.
Даже резкий, желчный Суворин, отвечая на замечание какого-то
критика о том, что у Дузе нет школы, писал 16 марта 1891 года в за¬
метке «Простота на сцене»:
«Г-жа Дузе есть сама школа, сама образец. Она не берет ничего
из устаревших «школьных» традиций, ни заученных поз, ни декла¬
мации, ни манеры держать себя; все это у нее свое и школою ее бы¬
ла жизнь, наблюдение над жизнью и понимание ее. Так необыкновен¬
ная простота, которая увлекает нас в игре этой итальянки, могла ей
даться, помимо таланта, только большим трудом.
сит прежде всего от того, что целое схвачено артисткой и детали этого
целого изучены до того совершенства, которое кажется нам просто¬
тою».
О том, как умела Дузе владеть собой, решительно отделяя свои
собственные чувства от переживаний, владеющих артистом на сцене,
мы имеем множество свидетельств, из которых приведем лишь одно —
рассказ актера Луиджи Рази.
«...Шла моя сцена во втором акте «Антония и Клеопатры». Взры¬
вы дикого гнева Клеопатры — Дузе до такой степени меня потрясли,
что, слушая ее, я совсем забыл, что мне полагается вставить короткую
реплику, которой я прерываю Клеопатру, приводя ее тем самым в
еще большую ярость. И вот, договорив свой монолог, Элеонора замол¬
кает на мгновение, потом тихим голосом, торопливо, как бы в скоб¬
ках, подсказывает мне мою реплику, после чего продолжает свою роль
с тем же дьявольским напряжением, словно и не заметила досадной
заминки.
...В конце трагедии,— пишет дальше Рази,— когда Клеопатра,
всхлипывая, начинает перечислять Долабелле (Долабеллу, как можно
догадаться, играл я) непревзойденные достоинства Антония, я был
так захвачен и покорен ее непередаваемой нежностью, потоком слез,
что несколько мгновений не мог произнести пи слова и только глядел
на нее, как завороженный. Внезапно она, словно очнувшись от своей
печали, самым спокойным, обычным топом торопливо прошептала
мне: «Продолжайте же! Быстро!» — и после моей реплики с прежним
чувством продолжала свой монолог...»
И только один-едипствеипый раз ей не удалось совладать с собой
на сцене. Это случилось во время представления пьесы Мельяка и Га¬
леви «Фру-Фру». Элеонора любила эту пьесу за контраст между
фривольным началом и драматическим финалом, который разреша¬
ется горечью сожалений и смертыо-освободительницей. Переход из
одного душевного состояния в другое, совершенно противоположное,
позволял ей проявить свой исполнительский талант во всем блеске.
Но однажды случилось нечто совершенно непредвиденное. В по¬
следнем акте ей на сцену приводят ребенка, по пьесе ее сына, которо¬
го, умирая, она крепко обнимает. На этот раз привели с улицы малень¬
кого мальчугана. Мальчик был так потрясен этой сценой, что разра¬
зился плачем и, обняв ее своими ручонками, умолял не оставлять его.