Эльф из Преисподней. Том 3
Шрифт:
— И стоило оно того? Бегать на побегушках Карнивана?
Давление на разум исчезло. А вот свинцовая усталость никуда не делась. Но я пересилил себя. Забрался на грудь Зевулона и посмотрел в тускнеющие глаза. Сильно пахло свежими потрохами. Это навело меня на мысль. Я нагнулся, отыскивая во внутренностях минотавра интересующий меня орган.
— Я мирный демон, ты меня знаешь, — сказал я отсутствующим тоном, — Но я не люблю угроз себе и моей вещи.
С этими словами я нанизал сердце полубыка на Волю Небес и потащил. Что-то липко чавкнуло.
— Утащи этот образ с собой в безвременье.
Он не ответил. Был мёртв.
А я продемонстрировал сердце толпе, взорвавшейся ликованием. Камбрионы ценили красивые моменты, если те были связаны со сражениями. И они оказались сообразительными малыми, так что тут же развязали путы на Лютиэне. За это я решил, что дам им жить.
Ведь не их вина, что какой-то придурок приказал им напасть на меня? Тем более что без их шаманов мне не открыть проход. А потом будет не до зачистки племени голодранцев.
Пыль осела, и стало ясно, что от арены мало что осталось. В том числе от рисунков, которыми она была покрыта.
А получится ли уйти с Диттоса?
Глава 22
Старуха-шаманка с неодобрением смотрела, как Лютиэна исцеляет мои раны. Я решил, что смогу пережить её недовольство. А вот переживёт ли она моё — большой вопрос.
Мы стояли у входа на арену. Я, Верилия, Дженни, Лютиэна (которую отпустили после моей победы) — с одной стороны. Шаманка с пятью помощницами — с другой. Остальные кочевники к нам не приближались, здраво рассудив, что им делать тут нечего.
Старуха молчала, пока Лютиэна висела у меня на шее. Я спросил у сестры, в порядке ли она; оказалось, что вреда ей не причиняли. Разок приложили по голове, когда вздумала сопротивляться, но не более. Сестру куда больше волновало моё состояние, чем своё. Я оставил себя на откуп её целительству.
— Это всё прекрасно, но выберемся ли мы теперь с Диттоса? — спросила Верилия, когда восторги по поводу моего триумфа поутихли. Вопрос был направлен камбрионам, но те не ответили. Вместо этого шаманка, шелестя слоями юбок, подошла ко мне. Сказала:
— Марк’бах. Убийца Многих.
В её грубом голосе слышался отголосок пустынного ветра.
Я кивнул. Не худшее прозвище, что мне давали.
— Сильный воин, — продолжила она. Произнесла что-то на лающем языке, которого я, несмотря на богатый опыт, не знал. Не знала его и суккуба; покачала головой, когда я глянул на неё.
— Можешь открыть проход? — бросил я шаманке, — На Герион. С Диттоса.
— Была битва. Кровь пролита. Д’жох обретён. Ты убил сильного. Ты силён. Исход, — кивнула она.
— То, что рисунки повреждены, не помешает?
— Намерение важнее формы, — фыркнула шаманка, и я зауважал её. Мало кто из разумных, облечённых в плоть, осознаёт, насколько хрупким и бессмысленным является устойчивость материального.
Сердце Зевулона я выбросил в ров. Не было у меня на него особых планов; так, поддался моменту. Захотелось показать гончей,
Переместившись к центру арены, наша компания встала поплотнее. Дженни уселась на мою макушку. С одного бока ко мне прижалась Верилия, обвила хвостом, с другого на меня оперлась Лютиэна. Исцеление измотало сестру, и хотя я потребовал от неё излечить в первую очередь свои травмы, она все силы потратила на меня. Теперь едва держалась на ногах. Я нахмурился и, подхватив её под колени, взял на руки. Так и так придётся тащить. В ближайшее время эльфийка не ходок.
Лютиэна заснула, как только прижалась к моей груди. Приключения последних суток (а то и последних недель) оказались слишком тяжкой ношей для девушки.
Может, я ей завидовал. Совсем чуть-чуть. Может, у меня всё ещё плыло в глазах от слабости. Но наверняка о том никто не узнает.
Помощницы колдуньи, обступив нас, затянули низкую, пробирающую мелодию из одной ноты. Сама шаманка воздела руки и прочла длинное, заунывное заклятье, напоминавшее серию кашлей и хрипов. Остатки рунических надписей на камнях засветились насыщенно-багровым. Из тела поверженного минотавра вверх ударила струя крови, полилась в ров. Жидкость в нём вскипела, поднялась бурлящим туманом, и туман этот окутал арену. Он пах предсмертными сожалениями, и яростью, и последней надеждой.
Я ощутил, как искривляется реальность. Как формируется проход.
Мгла сгустилась, застила зрение так, что я не мог разглядеть даже Верилию. Лютиэна тонула в моих объятиях. Половину её лица скрывала дымка.
Вопли шаманки участились, стали торжественнее. Обрели ликующие нотки. Я почувствовал, как гаснут сознания её помощниц. Либо они падали в обморок, либо…
Додумать мысль я не успел. Твёрдая поверхность под ногами исчезла, и я на бесконечно долгий миг я очутился над бездной — в долгом, долгом, предельно застывшем падении.
А затем мои ботинки коснулись земли. Что, пожалуй, было не совсем верно — я ведь не отрывался от неё. Просто переместился. Сменил пространственную парадигму.
Изматывающий жар Диттоса исчез. Ему на смену явилась вкрадчивая прохлада нового измерения. Солнце пропало, выцветшие небеса пустыни сменились иными — насыщенно-синими, почти чёрными, беззвёздными. Словно мир перевернулся с ног на голову, и над нами нависла бездонная пропасть.
Несмотря на отсутствие солнца и луны, в воздухе растекался рассеянный свет. Его хватало на то, чтобы разгонять мрак вплоть до линии горизонта.
Земля впитала в себя все оттенки серого. Короткая серая трава, которая хрустела, если наступить на неё; мёртвая серая пыль, вздымавшаяся при каждом шаге. После пары шагов жутко потянуло расчихаться.
— По крайней мере, тут не чувствуешь себя свиньёй на вертеле, под которой разводят огонь, — заметила Верилия, — Но если я правильно помню, то нас должно было перенести в город.
— С руинами вместо арены нам повезло, что не размазало по пути сюда, — возразил я, оглядываясь. Глаз зацепился за далёкий объект у горизонта, — К тому же точка выхода не так уж далеко от города.