Эльфийская ночь
Шрифт:
Хантер, говоришь...
Капитан задумчиво потрогал подбородок. Запустил руку во внутренний карман бушлата, надорвал чуть прихваченную нитками подкладку. В тусклом свете мелькнул подкинутый на ладони увесистый золотой кругляш. Полковник осёкся и замолчал.
Ведь совсем не жадный мужик, подумал капитан. Нормальный, честный и толковый командир. А вот ведь время какое странное - золото кому угодно рот заткнёт.
– Смотри, Юрий Николаевич, - с точно рассчитанной
Полковник перевёл взгляд на Немца. Сузил глаза, немного поразмыслил и медленно кивнул.
Нет, подумал капитан. И всё-таки дело не в деньгах, это тебе не алмазы по Манежке горстями расшвыривать. То есть, и в деньгах тоже, но в первую очередь - чует полковник, что действительно тебе тетрациклин этот очень нужен и важен.
Если и попытается задрать цену...
– А вот что, Юрий Николаевич, - сказал капитан, - а продай мне "коробочку".
Ужасающего вида железная колесница, чуть накренясь, стояла ровно посередь брода. Напуганные кони с диким ржанием рвались обратно на берег, напуганные всадники личной охраны выхватывали тяжёлые мечи. Несколько стрел ударились в бронированный борт - для того лишь, разумеется, чтобы, бессильно отскочив, упасть в реку.
Его Величество император Великой Варты, империи людей, Адинам Добрый, не обращая внимания на залитые внезапным фонтаном одежды, недвижно восседал в высоком седле. Замечательный его конь, чувствуя настроение хозяина, перебирал каменными подковами у самой кромки воды, но вперёд не шёл, равно же и не пятился.
На западном, высоком берегу Нади тоже случилось некое волнение - но многажды меньшее, ибо и осведомлённость встречающих естественным образом оказалась выше.
Как бы то ни было, но падающие с небес телеги, да притом столь тщательно со всех сторон закрытые, что кажутся скованными из единого куска металла... только что колёса, - огромные в обхвате и поперечнике, дутые, подобно плавательному пузырю неведомой хищной рыбины, - только что колёса и выдавали истинную суть предмета.
Да и, правду молвить, не с самых небес упала сия телега. Но проявилась прямо из воздуха, беззвучно и вся вдруг, в паре локтей над поверхностью реки. Нади в месте брода раскинулась широко и текла неспешно; колесница рухнула в неё сразу всеми колёсами, возметая воды.
Вот как это выглядит со стороны, подумал Кави, с глубокой душевной теплотой вспоминая
Разумеется, сие драматичное появление не могло быть ничем иным, кроме как возвращением Немца.
Лорд-Хранитель бросил быстрый взгляд на эльфа и, очевидно, в простоухой его улыбке найдя полное подтверждение собственным мыслям, привстал в седле и закричал что было сил:
– Ваше Величество! Наново прошу Вас: не вступайте покамест в воды реки!
За прошедшую с момента встречи половину часа горло бедный принц сорвал уже весьма основательно.
Адинам Добрый молчал, рассматривая колесницу. Насколько мог видеть Кави, лицо монарха не выражало ровным счётом ничего.
Да, подумал эльф, наследственную тугоуздость августейшей фамилии сложно одолеть даже столь откровенно и непосредственно явленным чудом. Однако ж, правду молвить, всякому истинному правителю свойственна известная самостоятельность в некоторых суждениях - даже если суждения эти суть заблуждения.
Он непроизвольно подумал о сударе капитане, и, словно бы откликаясь на эту мысль, выступ на верхней стороне колесницы дрогнул и с тишайшим сытым рокотом провернулся на четверть круга. Кави был готов отдать в чалайный долг собственные уши, но длинное, толстое, в высшей степени угрожающего вида копьё, грозно нацеленное теперь в сторону противоположного берега, несомненно являлось оружием - и, судя по размерам, несравнимо более мощным, нежели ручные самострелы Немца.
Копьё зажужжало, и конец его быстро пополз вверх, за считанные секунды приняв без малого зенитальное положение. Содара, так и продолжая раскачиваться в стременах, с откровенным восторгом смотрел на происходящее - о да; Кави помнил, с каким острым интересом Лорд-Хранитель расспрашивал некогда сударя капитана об оружии Земли.
Всё вокруг, наконец, устало суетиться. Содара опустился в седло. Охрана императора сомкнула ряды вокруг своего монарха. Адинам Добрый, строго блюдя всё ту же наружную невозмутимость, открыл рот, дабы, вернее всего, изречь некое августейшее повеление.
И, словно дождавшись этого именно момента, копьё на колеснице рявкнуло вдруг, - глухо, грозно, хищно, - и расцвело болезненным для глаза оранжевым цветком, мгновенно, впрочем, увядшим и втянувшимся обратно в тупой наконечник.
Короткая нетолстая чурка соскользнула по железному боку вздрогнувшей колесницы. По медленной воде, где едва успела осесть речная муть, разбежались робкие частые круги.