Эльфийская стража

Перумов Ник

Птица разом исполнена и ярости, и нечеловеческого, ледяного спокойствия. Её не волнует время, она не считает года. Она сражается с Царственными Эльфами, несмотря на наложенные пленителями путы, и война эта тоже может идти вечно.

До тех пор, пока хозяева Зачарованного Леса способны держаться.

«Помоги мне».

«Зачем?» – нашёл в себе силы подумать хуторянин.

Ледяная игла пронзила его от макушки до пяток.

«Потому что я так сказала».

Птица говорила о себе как о женщине.

«Этого мало», – он не мог поверить, что

вся собравшаяся против него мощь не заставила онеметь, не вырвала язык из горла.

«Смотри», – сказала Птица.

Точно так же, как Борозда.

…Ниггурул вставал на дыбы. Фонтаны земли взмывали в самое небо, и туда же, в проклятую и недоступную столько эонов синеву летели чёрные обсидиановые оголовки. Легко прорвав тончайший небесный свод, они вырывались за его пределы, туда, в буйство красок, в смешение огней, где, словно клёцки в супе, плавали капли иных миров.

Лемех отчегото сразу же понял и ничуть не усомнился, что это именно миры, такие же – или почти такие же, – как его собственный. Гдето среди них странствовал Спаситель, гонимый и страдающий, шёл от двери ко двери, встречая лишь насмешки, проклятия и побои.

Шёл для того, чтобы такие, как эта Птица, никогда не вырывались бы на волю.

Но сейчас Он не успел или не смог устроить всё так, чтобы мир уцелел до Второго Его прихода.

Запущенные Птицей тёмные стрелы разили наповал, мир за миром вспыхивали и обращались в ничто, а сама Птица, расплескивая вокруг себя крепчайший камень, поднималась из развороченных глубин Эвиала, оставляя за собой лишь пустую скорлупу ненужного более яйца. С крыльев срывались бесчисленные молнии, обращая во прах и пепел леса и равнины, горы и острова, иссушая моря; обугленные пространства рассекло огневеющими трещинами, подземное пламя выплеснулось на поверхность, и мир заполыхал, подожжённый несдерживаемой яростью чудовища.

А сама Птица поднималась всё выше, туда, в занебесные просторы, нести смерть и разрушение дальше, потому что ничего иного она делать не способна.

«И хочешь помочь ей?!» – Борозда почти кричала внутри его головы.

Конечно же, она всё слышала и всё понимала. Всё знала.

Гибнущие миры исчезли. Лемех вновь стоял перед мраком, великим и беспредельным, где – знал он – пряталась Птица.

Но почему она показала ему всё это? Почему раскрыла себя? Неужто она думает, что человек, пусть мелкий и не наделённый никакими силами, станет ей помогать? Она должна была обещать, обещать и обещать. Блага, богатства, почести, власть, бессмертие – что угодно. А вместо этого пообещала мучительную смерть всего сущего, сожжённый дом, погибшие родные – конец всего и всему.

Почему?

И Лемех попытался спросить.

Вместо ответа он увидел муравейник и медведя, разгребающего его лапами. Потом тот же медведь состарился и умер, и уже крохотные муравьи наравне с другими пожирателями падали растащили его останки.

Что это? К чему оно тут?

Птица молчала. Наверное, сказала всё, что хотела.

Или запас слов кончился уже у Борозды.

А

потом видение угасло, и Лемех перевёл дух – всё там же, под вечереющим небом, окружённый чёрной выжженной проплешиной Ниггурула, уродливым пятном на светлозелёном покрывале прекрасных эльфийских лесов.

– Ты видел? – Борозда сделалась бледнее обычного, виски покрыты бисеринками пота.

– Видел, а что он мог ещё сказать?

– Она велела тебе освободить её.

– Велела, – Лемех попрежнему не мог взять в толк, куда клонит Борозда.

– И ты сделаешь это?

– Что за чепуха? Кто может это сделать?

– Ты. Другие хуторяне. Княжье войско с юга. Инквизиторы. Маги Ордоса. Все те глупцы, что могут явиться сюда с войной, пытаясь стереть Зачарованный Лес с лица земли. Все, кто встанет против нас, будут помогать Птице освободиться.

Лемех приложил ладони к глазам, смежил веки. Вдруг стало жечь так, словно туда плеснули какойто алхимичьей гадостью.

Он устал. Он может сражаться, он может, наверное, свалить полдюжины, даже десяток эльфов в открытом бою, прежде чем его убьют – но от слов и бесконечных увёрток он устал так, как после долгого, многомесячного похода.

– Хорошо, хорошо. Я всё видел. Теперь ты исполнишь обещанное – или будешь болтать дальше?

Борозда улыбнулась, и Найда вновь предостерегающе рыкнула.

– Исполню. Ты хотел увидеть Зарёнку? Смотри.

«В который раз мне повторяют это слово?»

Месяц глядел на всё это крайне неодобрительно, словно едва мирясь с капризами собственной невесты. Но что Лемеху с его мрачных взоров? Ему надо вернуться с сыновьями домой, а до прочего дела нет. Коль же Месяцу приспичит явиться на Лемехов хутор непрошеным гостем – то найдётся, чем его встретить.

Полночь чтото негромко сказал, остерегающе, неодобрительно. Борозда только рассмеялась.

– Пусть смотрит, раз уж так хотел.

Она положила обе руки на ствол деревца, ещё совсем недавно бывшего девушкой, толькотолько начинавшей невеститься. Позвала, нежно и негромко, словно лучшую подружку на девичник перед свадьбой.

Лемех только смотрел. Никаких волшебных сил или как там это зовётся у магов, у него отродясь не случалось, он ничего не чувствовал – ни тебе «дуновений» или там «помутнений», просто стоял дурак дураком и злился на себя за это. Прошедший Вольную роту, а особенно – «Весельчаков Арпаго», такого себе позволять не может.

Борозда позвала вновь, обхватывая руками деревцоЗарёнку, зовя девушку по имени, прижимаясь щекой к светлой коре.

Ничего не изменилось.

Полночь приподнял подбородок. Скулы закаменели. Месяц, не скрываясь, поднял лук, наложил стрелу. Целился он прямо в грудь Лемеху.

Борозда, напротив, тяжело и судорожно выдохнула, слово запыхавшись после долгого бега. Ногти её, гладкие, поблескивающие, нежнорозоватые, каких никогда не будет у крестьянских девочек и девушек при постоянной их тяжкой работе, – впились в кору, и Лемеху почудилось, будто ветви деревца вздрогнули.