Эльфийские хроники
Шрифт:
Очень многие теперь, несомненно, предпочли бы, чтобы он и в самом деле погиб. С момента смерти королевы Арианвен не прошло и нескольких месяцев, а Морврин уже привел в лес чужачку, которая была такой бледной, что, увидев ее, многие эльфы подумали, что это призрак, сопровождающий призрак их погибшего короля. Когда их испуг прошел, эльфов охватило негодование. И в самом деле, их королю и той, которой они уже успели дать прозвище «Гвенвиффар» — то есть «Белый призрак» — нельзя было оставаться в Элиандском лесу.
— Да, знаю, — сказал Морврин еле слышным голосом. — Мне просто хотелось повидаться с тобой.
— Со мной?
— Да, с тобой, потому что только ты
— Ты и в самом деле в это веришь?
Морврин ничего не ответил. Лукавый взгляд старого друида вызвал у него замешательство. Вытянув ноги, он уселся поудобнее возле стены подземного жилища, покрытой сплетенными друг с другом ивовыми прутьями, и задумался над словами, только что произнесенными Гвидионом. Неужели люди стали бы нанимать эльфов для того, чтобы те убили отправленных ими же, людьми, стражников и барона Горлуа, который сопровождал его, Морврина, и все это ради того, чтобы попытаться разрушить уже заключенный союз?
— Как бы там ни было, решение уже принято, — сказал старейшина леса. — Твое возвращение лишь подтвердило решение совета. Все кланы уже созывают своих лучников. В следующую луну соберется все войско, и оно будет готово присоединиться к войску людей. Может, ты смог бы повести его в битву?
Повести лучников Элианда в поход на Черные Земли и умереть там… Морврин мечтал об этом почти каждую ночь после того, как его жена — королева Арианвен — погибла в схватке с монстрами, а его дочь — принцесса Ллиана — исчезла в тот же самый день. Однако ход его мыслей тут же был прерван вздохом спящей женщины.
— А она? — спросил Морврин. — Ей можно остаться здесь, под защитой клана?
— По крайней мере, под моей защитой… Как ее зовут?
— Алдан… У нее есть свой замок, который находится в нескольких днях ходьбы от опушки леса. Владел замком ее отец, и у него не было других наследников…
— Она беременна, да? — перебил Морврина Гвидион. — Как такое чудо вообще могло произойти?
Не дожидаясь ответа, который Морврин все равно не смог бы дать, Гвидион наклонился над спящей женщиной, отвел в сторону прядь волос, упавшую на ее лицо, и затем медленно провел ладонью по ее округлому животу.
— Мальчик, — сказал он. — Наполовину эльф и наполовину человек… Если он выживет, это будет чем-то необыкновенным…
— Нужно, чтобы ты за ним присмотрел, Гвидион.
— Ну конечно!
Старый друид беззвучно рассмеялся, и его плечи от этого затряслись. Смеялся он долго — так, как будто никогда не слышал ничего более смешного.
— Ну конечно, я присмотрю за ним, — сказал он, когда охватившее его веселье утихло. — Как бы я смог не проявить интереса к такому необычному существу?
— Ты говоришь о нем, как будто он какой-то монстр.
— Прости меня. Однако ты, похоже, не осознаешь, насколько его рождение — если Алдан удастся довести эту свою беременность до благополучного завершения — будет противоречить всем тем представлениям, которые существовали с самых древних времен. Четыре племени богини Дану не могут смешиваться друг с другом. По крайней мере, подобным образом…
— Каким это «подобным образом»?
— Посредством объединения талисманов, друг мой. Талисманы… Котел Знаний, который мы получили от Дагды. Камень Фаль — Лиа Фаль — получили люди. Копье Луга почитают монстры Черных Земель.
— Не понимаю, — сказал Морврин. — Ты пытаешься внушить мне, что появление этого ребенка приведет к исчезновению эльфов?
— Нет… Но он — знамение. Эпоха, в которую мы живем, заканчивается, сынок. Она заканчивается…
Первые лучи солнца заставили переливаться меч архангела Гавриила, изображенного на витраже, находящемся над алтарем. Зрелище это было удивительное. То ли совершенно случайно, то ли по гениальному замыслу мастера, создавшего этот витраж, но в это время суток солнечный свет попадал исключительно на изображение меча и затем — словно божественное сияние — падал на каменные плиты пола часовни, разгоняя ночную темноту.
Бедвин находился в часовне один. Он сидел на резном стуле с высокой спинкой, который был поставлен здесь специально для него. Чувствуя недомогание и тяжесть во всем теле и пустоту в душе, он смотрел, как на полу перед ним постепенно вытягивается длинное и узкое пятно проходящего через изображение меча света. Капеллан прошлой ночью совсем не спал, и его веки то и дело норовили сомкнуться. Ему хотелось есть, и он чувствовал себя грязным в своей одежде, покрытой дорожной пылью, однако ничто не смогло бы заставить его сейчас покинуть эту часовню. В замке за пределами ее стен царила гробовая тишина, и при малейшем звуке шагов и малейшем шепоте капеллан вздрагивал, каждый раз со страхом ожидая, что вот-вот появятся наемные убийцы с кинжалами и веревками в руках.
Это должно было произойти утром, до полудня. Именно такое распоряжение отдал епископ Дубриций. А может, это уже было сделано под прикрытием темноты. Бедвину не хотелось знать об этом слишком много. Если кто-то вздумает проводить какое-то расследование, он, Бедвин, скажет, что всю ночь находился в часовне и молился… Его — и без того не ахти какое — мужество иссякло еще тогда, когда он скакал верхом по полям из города в резиденцию епископа с сопровождением всего лишь двух человек и затем осмелился потревожить епископа, чтобы сообщить ему о том, что он услышал в камере пыток в замке. Все остальное казалось ему теперь чем-то нереальным — похожим на кошмар, в котором было полно суеты и противоречий. Слова, которые произнес Дубриций, распоряжения, которые он дал, прислужники епископа, собравшиеся во дворе и похожие на свору собак, отправляющихся на охоту, — все это с течением времени теряло всякий смысл и начинало казаться ему каким-то дурным сном. В течение ночи решения принимались так быстро, как будто епископ обдумал их уже давным-давно и всего лишь ждал того момента, когда уже можно будет начать действовать. Бедвина это ошеломило: сам он, прежде чем совершить тот или иной поступок, всегда очень долго раздумывал. Он не мог поверить, что все его разговоры с епископом о будущем, которое ждало королевство после смерти короля Кера, не были исключительно теоретическими рассуждениями и что Дубриций и в самом деле решил сделать себя орудием исполнения воли Господа. А еще Бедвин, конечно же, никогда бы не поверил, что тот, кто частенько называл себя «воином Христовым», и в самом деле с легкостью начнет вести себя так, как ведут себя воины.