Эльфийский бык 2
Шрифт:
Вот тогда-то Бер тоже решился потрогать.
— Но раньше оно отпускало… когда час, когда два… случалось, что целую ночь и даже сутки, когда тьмы много скопилось или там чего другого… вот. Но потом просто просыпаешься.
— А просыпаться не хочется…
— Да.
Они переглянулись.
И встали по обе стороны гроба.
— Она спит уже пятый день… — произнесла Маруся. — И это началось после очередного приезда Свириденко. Будто тьмы стало больше и много больше. Причём резко так, что невозможно… И я боюсь,
— Когда в душе излом, то в нём тьма застревает, — Таська положила на хрусталь ладони. — И ширит. Раскачивает… малые изломы зарастают сами собой, а вот больше…
Они обе замолчали.
Женщина в гробу лежала… лежала.
Что ещё сказать?
На Таську похожа? Или наоборот, Таська на матушку? Нет, какое-то сходство есть, но вот чем дальше Бер всматривался, тем яснее понимал, что не всё-то так… просто?
Обычно?
Слов не найти.
Женщина была худа, но даже не в худобе дело. Она словно бы становилась прозрачной? Плотность теряла? Менялась?
— Вот и вышло… — говорить об этом было тяжело, но Таська продолжила. — Когда… стало понятно, что мама Любима беременна, то… ходить начала моя.
— Наша.
— Василиса.
— Да… и при том сама она скрывала, что тоже…
— Это вредно?
— Никто не знает. Но видишь… какая я родилась?
— Красивая, — сказал Бер. — Очень.
— Ну да… только вот толку-то… кому нужна жена, которая ударом кулака стену сломать способна?
— А ты можешь?
— Могу.
— Покажешь?
— Потом… но вот… потом уже скрывать стало невозможно… и мама Вася призналась. Она… она потом говорила, что было страшно. Очень. Что… Любима и без того была в ужасе… узнать, что твой муж — вовсе не тот человек, за которого себя выдавал… что он обманщик и мошенник. Что оставил множество долгов. Что почти разорил всё… а тут ещё и это… — Таська обняла себя. — Что предал не только он.
Бер подумал и тоже обнял.
Потому что это было правильно. А ещё понял, что политика политикой, закон законами, но к этому дому он Свириденко не пустит.
Просто не пустит и всё. И плевать на все законы.
— Я родилась раньше срока… — рассказ продолжила Маруся. — И в больницу мама не поехала. Алёнкина матушка помогала… и помогла. Она же выпаивала… только… там не излом случился — разлом души. И ей нельзя было ходить вниз. Но и наверху оставаться тоже нельзя… а ещё, когда тьма копится, она… давить начинает. Всем тяжело… выплеснуться может. И мама решилась… стала уходить. Не на час или там ночь… на два дня. На три… потом на неделю… честно говоря, я её плохо помню. Можно сказать, что совсем не помню… точнее, помню, как нас с Таськой сюда приводили. Показывали… мы играли.
Бер осмотрелся.
Да уж… место для игр
— Мама Вася разговаривала… просила очнуться… просила вернуться. И прощения тоже. И иногда мама Любима просыпалась. С каждым разом всё реже, но я помню, что она брала меня на руки и мы уходили. Как-то даже вот чай на кухне пили.
— Они помирились, — добавила Таська. — Только… это случилось уже поздно. А может, мир — одно, а простить оказалось сложно… или просто принять вот это всё. Она сама хотела сюда вернуться… и тьма звала.
— И как всё… завершилось? извините, что лезу, — Сашка выглядел несколько смущенным, что не вязалось с битой физией. — То есть, она… умерла? Мертва к настоящему моменту?
— Не совсем, — девушки переглянулись. И Маруся указала куда-то на стену. — Там… дальше дверь. Сейчас… открою.
Глава 30
Снова повествующая об артефактах старинных и том, кто виноват и что делать
Глава 30 Снова повествующая об артефактах старинных и том, кто виноват и что делать
Сегодня мой новый психолог с уверенностью заявил, что уберет весь звиздец из моей жизни. Но как?! Это же ж несущая конструкция…
Из дневника одной леди.
Наверное, когда-нибудь Маруся к этому привыкнет.
К мягкой тьме, что отступает, прячется в камень. И сидит там, ждёт своего часа, зная, что дождётся. Она не страшная, нет.
К ступеням вниз. Бесконечным. И крадущим звуки.
К мягкому покалыванию в пальцах и шелковой глади дерева.
К свету, отраженному гранями хрусталя. Он наполняет весь зал и когда-то давно, в детстве, эти огонёчки манили. Они звали играть, и Маруся играла. Ловила. Накрывала их ладонями и смеялась, потому что огонёчки разбегались. А потом спешили, собирались вместе, наполняя мерцанием сложенные лодочкой руки. И казалось, что Маруся держит не свет, а драгоценные камушки.
Много-много драгоценных камушков.
Можно привыкнуть даже к тому, что мама спит. Это как раз и не вызывало удивления. Детская психика пластична, да и выглядело всё не так и страшно.
Поначалу.
Это уже взрослым осознаёшь, насколько всё было не нормально.
Камень отзывается на прикосновение. А вот и дверь, ещё одна, найти которую человеку несведущему, невозможно, не говоря уже о том, чтобы открыть. Но сейчас хватает прикосновения.
И только тьма ластится к рукам, словно наново знакомясь.
Обещая, что рано или поздно…
Рано…
Или поздно?
Или…
Здесь сумрачно. Свет есть. И Маруся сама заставляет разгораться огненных мотыльков, что спрятались под колбами ламп. Два слева. Три справа. Отсветы падают на стены.