Элли и арфист

Прайор Хейзел

Я поздравил ее с юбилеем.

– Нет, не такая годовщина. В общем, ну… год назад умер мой отец.

Я сказал, что сожалею. Грустно, когда умирает отец. Уж я-то знаю.

Она откашлялась.

– Я до сих пор по нему скучаю.

Я спросил, не хочет ли она еще бутерброд.

Она покачала головой.

– Мы были очень близки, – говорила она. – А когда он заболел, стали еще ближе. Я часто сидела и читала ему, когда он уже не вставал с постели, и я помню, как он лежал, слушал и смотрел мне в лицо. Но однажды, ближе к концу, он сказал мне кое-что, о чем я думаю до сих пор.

Мне было тяжело смотреть на ее лицо, поэтому я сосредоточился на носках. Но краем глаза я видел ее левую руку. Ее ладонь ползла вверх по задней части арфы,

поглаживая ее легким прикосновением. Потом ладонь отошла немного в сторону и зависла в воздухе. Ее пальцы беспокойным мотыльком порхали рядом со струнами.

Я чувствовал: то, что сказал ее отец, было для нее очень важно, иначе она не вела бы себя так странно. Но мне не пришлось спрашивать, что именно он сказал, потому что она продолжила сама:

– Он сказал, что иногда при взгляде на меня у него создавалось впечатление, что я плыву, просто плыву по течению. Он добавил, что в этом нет ничего удивительного, поскольку он сам любил плыть по течению и мечтать. Но, возможно, мне пора все прояснить и подумать о том, чего я хочу. Мне нужно выбрать себе мечту, какую угодно, любую из сотен, и попробовать воплотить ее в жизнь. Только одну. Если смотреть на вещи здраво, реализовать одну мечту вполне реально, если как следует постараться. Он сказал это, потому что не хотел, чтобы в конце жизни я была преисполнена сожалений. И тянуть долго нельзя, потому что никогда не знаешь, когда… Видите ли, он говорил о себе… После того разговора я составила список «успеть до сорока», у меня была целая куча мечтаний, и мне нужно было слегка сократить их число. Я вспомнила и задумалась об этом сегодня утром, а потом, когда перечитала свой список и поняла, что до сих пор не выполнила ни один пункт… Я случайно наткнулась на ваш милый амбар.

Ее голос звучал странно, как будто она запихнула себе в горло тряпки.

– Я, наверное, больше не буду сюда заходить, – сказала она.

Иногда я делаю то, что не должен. Иногда говорю то, что не должен, даже если это осознаю.

– Сыграйте. – Я указал на арфу.

– Не могу, – пробормотала она. Но ее рука продолжала гладить струны.

У каждой арфы свой уникальный голос, и я знал, что у этого инструмента голос очень мощный. Он мог зачаровывать и приводить в восторг, мог умолять и мог повелевать. Говорят, что некоторые звуки способны растопить даже каменное сердце. Если есть кто-нибудь, у кого такое сердце – в чем я сомневаюсь (насколько мне известно, сердца сделаны из волокнистых материалов, мешочков с жидкостью и насосных механизмов), – если у кого-то все-таки есть сердце, состоящее из гранита или кремня и, следовательно, не поддающееся плавлению, а способное расплавиться лишь под воздействием красивых звуков, то я уверен, что звуки моей вишневой арфы его бы растопили. Тем не менее у меня было ощущение, что в сердце Элли, эксмурской домохозяйки, полностью отсутствуют каменные компоненты. Я чувствовал, что ее сердце соткано из гораздо более мягкого материала.

– Сыграйте! – повторил я, и мне удалось еще раз заглянуть ей в лицо. Ее глаза казались влажными, будто вот-вот наполнятся слезами, а взгляд – мягким. Она протянула указательный палец и провела им по струнам. Они отозвались плачем, прозрачным и неистовым, таким же, как и в первый раз, когда арфа лежала на заднем сиденье ее машины.

Я ждал. Эхо нот застыло в воздухе между нами. Но, похоже, эксмурскую домохозяйку Элли еще требовалось убедить принять правильное решение. Убеждать – это не совсем мое, но на этот раз я поставил перед собой задачу в этом преуспеть.

Я говорил, смиренно глядя на ее носки. Я сказал им, что не возражаю, если она уйдет и вернется позже, потому что иногда для принятия решения требуется время. Но независимо от того, вернется она или нет, арфа принадлежит ей, Элли Джейкобс, эксмурской домохозяйке. Это ее арфа, и так будет всегда. Я никогда не забираю подарки обратно. Арфа будет стоять здесь, в моем амбаре, и ждать ее. Она будет стоять

здесь и ждать, сколько потребуется. На мой взгляд, это прозвучало недостаточно убедительно, поэтому я добавил: арфа будет ждать, пока море не высохнет (что когда-нибудь произойдет, если предоставить ему достаточно времени) и звезды не упадут с неба (что когда-нибудь произойдет, если предоставить им достаточно времени). Однако эта арфа никогда, никогда не будет принадлежать никому другому. Я ни за что не позволю другому человеку на ней играть. Так что, если она не вернется, арфа будет лежать здесь нетронутой до тех пор, пока не наступит конец света (что когда-нибудь произойдет, только, скорее всего, ждать придется довольно долго). И это было бы печально. А вот если она вернется и сыграет на арфе, это будет гораздо менее печально. Я добавил, что она может даже играть здесь, если ей так будет удобнее и она не захочет забирать арфу домой. Возможно, добавил я, арфа не идеально вписывается в интерьер дома эксмурской домохозяйки; возможно, она будет мешать вытирать пыль и пылесосить. Арфы иногда так поступают.

Наверху у меня маленькая уютная комнатка, в ней гораздо теплее, чем в остальной части амбара. Я предложил Элли на случай, если она сочтет нужным, использовать эту комнатку для игры на арфе, пока я занят изготовлением новых арф. Снизу я ее даже слышать не буду. У меня есть несколько самоучителей, и я мог бы их ей предоставить. У меня есть знакомая учительница игры на арфе, и я мог бы предоставить и ее. Все необходимые ингредиенты были на месте. Отдать ей арфу был мой выбор. Ей оставалось только пересмотреть свой выбор касательно того, принять арфу или нет. Я надеялся, что она еще раз все обдумает. Я был бы так счастлив, если бы она все обдумала еще раз. К этому моменту я сказал все, что хотел сказать. И замолчал.

Ее носки были совершенно неподвижны. Я слышал отдаленный грохот трактора и щебетание ласточек над крышей. Солнце светило через среднее окно чуть ярче, чем раньше. Лучи падали на арфу, и вишневое дерево светилось.

Наконец Элли Джейкобс произнесла:

– Если бы арфа осталась здесь, а я время от времени приходила на ней играть… в этом не было бы ничего плохого… не так ли? – Это звучало так, словно она разговаривала сама с собой, а не со мной. Я посмотрел ей в лицо, чтобы понять, хочет она получить ответ или нет. На ее ресницах сверкали крошечные капельки воды. Я решил, что ответ ей все-таки нужен и, возможно, даже окажется полезен. Я решил прибегнуть к такому трюку, когда задаешь вопрос, ответ на который настолько очевиден, что его не нужно произносить. Только она это уже сделала, и мне оставалось лишь повторить определенные слова, просто чтобы подчеркнуть их.

– Плохого? Что плохого в игре на арфе?

Она улыбнулась, отвернулась и, не проронив ни слова, пошла к машине. А потом села в нее и уехала.

Но я чувствовал, что она вернется.

4

Элли

Автомобиль едет, раскачиваясь, по аллее. Перед глазами все плывет. Я сама не своя – то плачу, то хохочу как сумасшедшая. Машину я веду на автопилоте. Наверное, мне вообще не стоило садиться за руль.

Обычно со мной такого не случается. Как будто я через волшебный портал ввалилась в чью-то жизнь. Мое существование каким-то образом трансформировалось во что-то яркое и светлое, наполненное резвящимися красками. Когда я проснулась сегодня утром, жизнь была совсем не такой.

В нынешнем состоянии я не могу вернуться домой и предстать перед Клайвом. Прогулка на природе – вот то, что мне нужно. Нужно найти какое-нибудь высокое место. Высокие места всегда помогают думать, а подумать мне сейчас необходимо. Я нажимаю на педаль газа и выезжаю на дорогу, ведущую к маяку Данкери.