Эллиниум: Пробуждение
Шрифт:
Пескарь сразу заметил, что меч грубой работы и не очень хорошо заточен, а также покрыт рыжими пятнами ржавчины.
– Когда я был твоих вёсен, этой дряни вообще ещё не было, – продолжил старейшина. – А теперь – хоть пруд ими пруди! Такую вот штуковину можно обменять на три десятка козьих шкур, даже на два десятка, если не очень рваных. И ещё меньше, если скопом брать. Скоро каждый дикарь, который сейчас ходит с костяной дубиной, такую сможет себе соорудить. Две весны назад один кадмийский торговец приезжал в Город-в-Долине и сказал, что
– Да. Там топко, туда козы не любят ходить. Но можно наловить лягушек, – сказал Пескарь.
– Вот-вот… Лягушачьи мечи! – с отвращением произнес Рубач и изо всех сил воткнул клинок в доску пола. Оружие здорово погнулось вдоль ржавого пятна. – Не могу я понять этого железа. Одно – дрянь дрянью, как медь, хоть прямо руками его мни, другое – крепкое, не гнется, но того и гляди сломается. А ещё гниёт, особенно если намочить. То ли дело добрая бронза! Никакая ржа её не берёт. Каждый меч, каждый наконечник копья – настоящее сокровище, и цену ему знает любой бродяга. Благородный металл для благородных воинов!
– Мне тоже бронза больше нравится, – вежливо поддакнул Пескарь.
– Ну да ладно, – сказал Рубач, немного помолчав. – Я не затем же тебя звал. Завтра с рассветом мы отплываем на Раадос, потом передашь воинам. А пока нам надо поговорить.
Старейшина снова замолчал. Редкий для него выплеск эмоций, сопровождавшийся многословием, завершился. Теперь Рубач вновь говорил скупо.
– Ты будущий царь. Твой отец просил приглядеть за тобой. В фаланге встанешь от меня слева, а слева от тебя будет Копьё.
– В первом ряду?! – задохнулся от изумления Пескарь. Молодые воины в первом бою всегда вставали во второй ряд строя, а то и в третий, если фаланга строилась более плотно.
– Да. Ты должен сразу показать себя. А мы поможем. Неизвестно еще, решатся ли раадосцы выставить против нас фалангу. Вообще-то они неплохие бойцы – если загнать их в угол. Но это не главное. Это дело завтрашнего дня. А у тебя будут дела ещё и сегодня. Царь Кадма хочет тебя видеть. Я сказал, что ты ещё не воин. Чтобы подождал окончания войны. Но он хочет. Он царь. Ты – будущий царь. Так что жди, ближе к закату. Тебя найдут и проведут в его покои.
– Я… я должен знать что-то особенное? О том, как с ним общаться?
– Откуда я знаю?! – немного разозлился Рубач, но тут же взял себя в руки. – Не груби. Не дерись… Не плюй и не сморкайся на пол.
– Я и так никогда не плюю и не сморкаюсь на людях, – немного оторопел Пескарь.
– А я вот плюю, проклятый Ад, – тихо выругался Рубач, явно имея в виду какую-то конкретную неприятную историю.
Пескарь непроизвольно сделал правой рукой защитный знак, отгоняющий злых духов – вне храма нельзя было произносить запретное имя бога мертвых. Да и в храме лучше было от этого воздерживаться.
– Ладно, иди, Пескарь. Не забудь сказать воинам, чтобы завтра на рассвете
Козлик ждал Пескаря у двери во внутренний двор.
– Что, к царю позвали? – спросил он.
– Откуда ты знаешь? – удивился Пескарь.
– Тоже мне, тайна богов, – усмехнулся Козлик. – Странно еще, что тебя вчера не позвали на пир к Василию. Ты же царский сын! Это называется политика.
– Слушай, Козлик, – с надеждой спросил Пескарь. – Может, ты знаешь о том, как с этим царем себя вести? Он, похоже, жутко важный тип, не то что мой отец.
– Ну, вообще-то цари с царями разговаривают запросто, они же друг другу равные. Но пока ты сам не царь, и даже ещё не воин. Поэтому тебе, конечно, лучше правила соблюдать.
– Какие правила?
– Самое главное, что я знаю: с царем Кадма нельзя первому заговаривать. Только если он тебя спросит – отвечай. А если сам хочешь что-то сказать, то нужно обязательно спросить позволения. Причем желательно не вслух, а просто сделать такой вид, что хочешь спросить, а он должен сам догадаться… Или ну я не знаю. А, и обращаться к нему надо ни в коем случае не по имени, а «владыка». Ну, или хотя бы просто «царь», но с каким-нибудь приятным славословием при этом.
– Ну ты даешь, Козлик! – восхитился Пескарь. – И откуда ты всего этого набрался? Ты же столько всего знаешь, как жрец!
– Жрец! – кисло усмехнулся Козлик. – Сыну козопаса не по карману стать жрецом, особенно такого ленивого, как мой папаша.
– Так ты правда хотел бы быть жрецом? – Пескарю только сейчас пришла в голову эта простая мысль – настолько несвойственно ему до сих пор было проникать в чувства и желания других людей; он привык по-детски мерить всех по себе.
Козлик в ответ только обреченно махнул рукой.
К ним подошел Увалень.
– Ты где был, Пескарь? Есть новости?
– Есть, – кивнул царский сын. – Передай воинам приказ Рубача: завтра на рассвете выступаем. И чтобы сегодня не напивались поэтому.
– А что, кто-то и сегодня стал бы?! – удивился Увалень. – Мне до сих пор плохо, я даже думать об этом адском вине не могу.
Пескарь сделал отгоняющий знак рукой; Козлик не обратил на слова Увальня никакого внимания.
– Что это вы все сегодня заругались? – спросил Пескарь. – Дома я от тебя такого ни разу не слышал.
– А? Да здешние воины – они все время так. Некоторые только проклятиями и разговаривают. Я вот тоже уже от них набрался, – искренне ответил Увалень.
– Брось, не надо. Нехорошая это привычка, – посоветовал Пескарь.
– Боишься гнева богов? – в вопросе Увальня просквозил суеверный страх.
– Да не столько… есть ли богам до этого дело? Просто противные какие-то у них здесь порядки. Если и учиться чему у кадмийцев, то чему-нибудь хорошему. А не распущенности и безразличию ко всему на свете.