Эльмира Нетесова Мгновенья вечности
Шрифт:
— Больше не дам деду тебя вертать. Не хочешь жить с нами, уходи насовсем. Обойдемся сами. В другой раз, когда сбегишь, сам двери закрою и не пущу никогда, даже если воротишься, не открою. Нам спокойнее жить станет. Некому будет ругаться и обзывать папку! Все в поселке нас любят и только ты, как чужая!
— С той поры, словно хвост прищемило бабе. Молчит, понимает, дети растут и всякую срань помнят.
В дверь дома внезапно постучали. Яшка открыл, впустил пожилого человека, тот, поздоровавшись, неуверенно присел и заговорил:
— Помогите мне, мужики! Житья в своем дому не стало. Одолели ироды! Сил нету! — заморгал глазами часто.
— Ты успокойся! Кто будешь,
— Тутошний я, вовсе свойский, за магазином живу. Уж сколько годов в своем дому! Не-е, подле трассы! За третьим магазином. Ну, да шут с ним. Ни о нем речь. Я с другой болячкой,— вытер пот с лица и, оглядев всех, продолжил:
— Михайлом зовусь. Фамилия моя Лобов. В своем дому народился в свет. Там и отец, и мать прожили. Там и померли, когда их время подоспело. И я в ем уж сколь годов. В него жену свою привел. Полину. Жили с ей пошти тридцать годов. Не скажу худого слова. Сердешная была баба. По дому доброй хозяйкой жила. Все умела, в своих руках держала. Троих детей народила. Всех мы с ней вырастили и в люди повытолкали. Все работают. В пьянстве никто не завалялся. Оно такого и не могло стрястись. Смалечку кажного к делу приловчили. Оно и понятно, ить при доме хороший участок, цельных тридцать соток, с его все кормимся, а еще с хозяйства.
— Дети с вами живут? — перебил Илья Иванович гостя.
— У кажного своя квартира с удобствами. С газом, телефоном, ванной, сральней. Все в одном патроне. Жаловаться грех. Жилье просторное, места всем хватает. Об том не жалуются. Сам кажному купил кооперативные. Загодя углядел все. С Полиной выбирали сами. Когда женил, враз отделял молодых, чтоб сами привыкали ко всему. Ну, токмо что с огорода всех кормил. Картоху, капусту, свеклу и морковку никто не куплял в магазине. Опять же садовиной всех наделял. Все ж, что ни говори, копейка целее.
— А дети вам помогали? — встрял Илья Иванович.
— Мне ихнего не надо. Потому не просил. Сам обходился, как мог.
— Где работаете? — перебил Илья Иванович.
— Завскладом стройматериалов уже тридцать два года. Но не об том речь. Короче, покуда были силы и жила моя Полина, жисть, как по маслу, катилась. Всем всего хватало до горла, никто ни на что не жалился. А и грех было б! У всех моих детей своя ребятня народилась. Кого поспели, подмогли доглядеть, кого нет, водят в детсад. Но главная беда, померла моя жена...
— А чем мы поможем? — удивился Анискин, вылупившись до неприличия.
— Дак это два года взад приключилось. Прямо в огороде померла, меж борозд упала и там кончилась. Какой-то тромб ее нашел и утащил на погост мою благоверную. И поверите, мужики, с того время все с рук посыпалось. Все мимо поехало. Я и не знал, что все у нас на Полине держалось. Ни я, она хозяйкой всему была! Так-то вот и я без ней обарбосился. Дети при мамке ни в чем не подмогали. Она сама справлялась везде. А когда ушла голубка моя, я единой душой в дому остался, как серый волк, всеми забытый и закинутый. Дети навовсе меня позабыли и не навещали. Я в бутылку полез по самые уши. Чуть ни околел в дому. Вот так-то две зимы маялся. Но Бог увидел. Я смерть просил, а Он жизнь дал! И послал на мою долю Татьяну. Она солнышком заглянула в мой дом. Все прибрала, помыла, сготовила и накормила. Меня отскребла и отстирала, согрела и обласкала по бабьей части. Короче, жить заставила заново, свет в дому появился. Я себя опять человеком почувствовал, мужика в себе откопал. Пить закинул, хозяйство по новой завел, огород поднял. Но детям ничего не дал, не стал подмогать как раньше. Забиделся на них крепко и никого не навещал,— обтер лоб.
— Сколько лет Татьяне? —
— Она младше на пятнадцать годов. Вовсе горемычная.
— Работает?
— Снял ее с работы. Сам уволил. На хозяйстве, в доме определил. Медсестрой была. Ее получки ни на что не хватало. Воспретил время даром тратить, произвел в хозяйки. Она справилась отменно. И душу мою согрела, голубка белокрылая.
— Где вы ее нашли? — спросил Илья Иванович Лобова, тот простодушно улыбнулся, ответил, как на духу:
— Она у моих соседев квартировала. Снимала комнатуху. Они ей меня подсказали и привели познакомить. Я им и нынче за их доброе благодарен, не дали мне пропасть, пожалели. И Танюшка довольная.
— Так у вас все хорошо сложилось? Зачем к нам пришли? — спросил Анискин.
— А куда деваться? Прознали дети, что я вживе и вовсе не помер, живу при бабе, как человек и не нуждаюсь в ихней помощи. Что ни к кому ни за чем не хожу на поклон и не спился, а снова уважаемым мужиком живу в свете. Вздумали навестить и пришли удостовериться. Я и не ждал. Оне всей оравой. Цельным стадом. Поглядели, удивились, в доме стало краше чем опрежь, сам дом, что терем глядится, уж постарался его поставить на ноги покрепше. Сарай и тот кирпичом обложил и крышу везде покрыл железом. Окна пакетные из пластика поставлены, пол паркетный, наборный. В палисаднике цветов полно и главный цветок — Татьяна! Они ее враз возненавидели. Стали базлать на нее. Я воспретил обижать. Все расспрашивали, Татьяна жена законная иль содержанка? Я их осрамил. Какие мои годы, чтоб в кобелях маяться. Все как положено, и на Татьяну оформлено. Вот тут и завертелись ироды! Что ни день, врачей присылают обследовать меня на нормальность и всем говорят, что я в детство впал.
— Зачем? — удивился Яшка.
— Хотят брак с Таней порушить, а дом и участок, продавши, поделить меж собой. Нынче земля и дом дорого стоют. Вот и гоношатся, покою нет. Уж в какой раз врачи с психушки навещают. Все в больницу норовят впихнуть. А я вовсе нормальный, даже счастливый человек. Помогите мне, ради Бога! — заплакал Михаил Лобов, закрыл лицо мозолистыми, натруженными руками.
— Не могу больше терпеть их глумленье! — вырвалось невольное сквозь пальцы.
— Сами с детьми говорили? — спросил человека Илья Иванович.
— Озверели мои дети. Об чем с ими толковать, ежли слов не разумеют? Хотел сказать им, что неможно было кидать меня, не по-человечьи это, не по-людски! Два года никто с их ногой не ступал в дом. А нынче сыскались на мою голову! Вспомнили! Деньги им понадобились. От того оборзели!
...До позднего вечера беседовали сотрудники милиции с медиками. Читали заявления детей Лобова. В них было много откровенной лжи и вымысла.
— На каком основании вы требуете обследования на вменяемость, если Лобов работает на прежнем месте, и его не отпускают на пенсию, не выпроваживают с предприятия? Соседи на него не жалуются. У его супруги никаких претензий к мужу нет! — говорил Илья Иванович и рассказал главврачу о причине заявлений детей на отца.
— Видите ли, наши сотрудники не обязаны вторгаться в личную жизнь людей. Их втянули в эту ситуацию невольно. Я разберусь и поставлю вас в известность о результатах проверки,— ответил главврач.
— Какая проверка? Вы снова будете обследовать Лобова?
— Каждый из нас несет ответственность за свою работу. Факты, указанные в заявлениях, очень серьезны. Я обязан проверить их достоверность,— настаивал главврач.
— А кто ответит за оскорбительное принуждение обследования? Ведь, помимо этих заявлений заинтересованных лиц, у вас нет других доказательств и поводов?