Емельян Пугачев (Книга 2)

Шишков Вячеслав Яковлевич

2

– Здорово, Митрий Павлыч, сощурив хитрые глаза, вкрадчиво поприветствовал подходившего сержанта сухощекий, с козьей бороденкой Митька Лысов.

– Желаю здравствовать, господин полковник, – вежливо, чтоб не раздражать злого человека, ответил сержант.

– А ты чего это все дома да дома торчишь? Батюшку-то и без тебя есть кому сторожить. Ха-ха. Батюшка-т, поди, не сахарный, не растает. А я к девкам гулять иду, составь компанство…

Сержант Николаев

не охоч был до гулянок, он вел жизнь чистую, как подобает жениху, но ничего не поделаешь, надо же господину полковнику уважить. И сержант, смалодушничав, ответил:

– Хоть и недосуг мне, да и нездоровится, но раз вы желаете – извольте – и, длинный, сугорбленный, он пошагал рядом с низкорослым Митькой Лысовым.

– Вот гарно! – сказал Лысов. – Слободские девки на мельнице собираются, у мельника свои две девки, наливные да пригожие, как спелые дыни. Ну, плясы там у них, винишко.

Уже спустился вечер. В жилищах огоньки зажгли. Прошел старик-сторож с колотушкой, к его кушаку привязан трехлапый пес, он култыхал за стариком и покряхтывал. Митька Лысов вложил два пальца в широкий рот и пронзительно свистнул. Пес хамкнул на него, караульный отпрянул прочь и с перепугу забрякал в колотушку.

Из сутемени выдвинулись на свет четыре молодых казака, двое с балалайками, двое с длинными дудками. Сняв шапки, они поклонились полковнику и как-то бессмысленно захохотали. Сержант заметил, что они пьяны. У одного, долгоносого, из кармана свитки торчит зеленого стекла штоф, на ходу слышно, как в нем булькает жидкость.

Тронулись вперед. Казаки во всю мощь горланили песни, наяривали на балалайках, насвистывали в дудки. Слобода кончилась, дорога пошла чистым полем. Вдали едва-едва виднелись два мутных огонька, как два глаза степного волка.

– Вот и мельница маячит… Видишь, сержант? Там и девки, – сказал Лысов.

Сержант молчал. У него затосковало сердце. Ему хотелось повернуть обратно, однако сзади него шли два казака и загадочно похихикивающий Лысов.

Сумерки сгущались все больше, облачное низкое небо было мрачно, справа темнел кустарник у речки, степь казалась нелюдимой, как заброшенное кладбище. Но вот конный разъезд казаков-Пугачёвцев.

– Стой! – и три всадника наехали на веселую компанию. – Кто? Куда?

Пропуск!

– Я – полковник, – поднял бороденку Лысов. – С приятелями гулять идем.

– Добро, – сказал голоусик с чубом из-под шапки. – На мельницу, чего ли?

– Туда, туда, – ответили дружки Лысова и захохотали.

– Казаки, – сказал разъезду сержант Николаев, – возьмите меня кто-либо к себе на-конь, мне занедужилось чего-то.

– Нук-чо… Садись ко мне, господин сержант, – предложил один, чубастый.

– Куда?! – И Митька Лысов с долгоносым казаком сгребли сержанта за азям. – Какой же ты, к чертовой бабушке, товарищ, раз компанство рушишь?..

Разъезд! Айда своим путем-дорогой! В слободе-то государя ждут, – скомандовал полковник.

Всадники двинулись вперед.

Почуяв неладное, Николаев молча бросился за всадниками вдогонку. Но его снова крепко схватила пара злобных рук:

– Ку-у-да?!

С великой тоской посмотрел

сержант в спины удалявшемуся разъезду, еще раз рванулся и, поняв, что у него нет сил разомкнуть вражеские руки, бросил Митьке Лысову в упор:

– Что тебе надо, Лысов?.. Смотри, государь узнает… Пусти меня!

– Ага, затрясся, барин?! Нет, не пустим, – задышал сквозь вздернутые ноздри Лысов. – А то ты нас Пугачу… То бишь… Тьфу ты!.. Ха-ха-ха… А знаешь ли, сволочь, что таких вот дворянчиков батюшка-то в речке топить нам указал?

– Врешь, негодяй! – не помня себя, с отчаяньем завопил сержант и что есть силы ударил Лысова сверху вниз по голове. Тот, чавкнув зубами, слетел с ног, а Николаев опять бросился в сторону Берды. Но длинноносый успел подставить ему ногу и стукнуть чем-то тяжелым по затылку. Сержант Николаев во весь рост, с маху, упал лицом в снег и, теряя сознание, видел, как к нему подбегал с арканом Митька Лысов.

***

Тем временем Пугачёв, заглядывая в порозовевшее круглое лицо тихой Даши, говорил:

– Так сказывай, красавица, кто такая и откуда прибыла?

– Я приемная дочь полковника Симонова, – ответила Даша дрогнувшим голосом. – Зовут меня Дарьей.

– Симонова? Коменданта Симонова?!

Даша тихо ответила: «Да» и поникла головой. Брови Пугачёва сдвинулись, и не то обиженно, не то сердито оттопырилась усатая губа.

Дверь в соседнее золотое зальце была закрыта неплотно. Глазастая Устя досмотрела, как в просвете раза два мелькнула в зальце женская фигура, и слышно было, как там прошуршало шелковое платье. Летучие женские шаги.

«Кто же это там? Да уж не Харлова ли барынька?» – подумала Устинья. Она взглянула в строгие Пугачёвские глаза и, сделав выражение лица просительным и кротким, сказала:

– Даша-то, надежа-государь, сиротинка! Приемная она у Симонова. Ты не гневайся на нее, ваше величество, она ничем не виновата пред тобой.

– Знаю, что не виновата, – ответил Пугачёв и почесал под бородой. – Мы супротив баб войну не ведем… А иным часом приключится и баб вешаем.

Эвот комендантша Елагина в Татищевой из ружья в моих пуляла, ей-ей. Ну, знамо дело, повелел я вздернуть!

В золотом зальце тихий стон послышался. Пугачёв покосился на полуоткрытую дверь, по его подвижному лицу прошла судорога. Помедля, он спросил Дашу:

– Твой Симонов за государя меня не признает, а считает за Пугачёва какого-то. Ну, да он у меня еще спознается с веревкой. А ты, как ты?

Говори, не таясь, по правде…

– Ой, не спрашивайте, ради бога, об этом, – заломила Даша руки и умоляюще поглядела в хмурое чернобородое лицо его. – Я признаю вас добрым, милосердным человеком. Вот и Устя об этом говорила, и ваш казак Чика, что ехал сейчас со мной. Он очень расхваливал вас. Ведь вы защитник всех несчастных. А я, сирота, действительно несчастна. Родных отца и матери у меня нет… И единственно, кто дорог мне, это… – Голос Даши дрожал, и устремленные на Пугачёва глаза её были полны слез. Вдруг, всхлипнув, она бросилась перед ним на колени: