Емельян Пугачев, т.1
Шрифт:
Захмелевший от выпитой водки и от бессонной ночи, Харлов стоял с молодым офицером Мишиным на раскате. Он махнул барабанщику рукой. Как-то ненужно, сиротливо, зазвучал барабан: тра-та, тра-та-та... Дремавшие солдаты встрепенулись.
– К пушкам! – скомандовал Харлов.
– К пушкам! – скомандовали офицеры.
Солдаты с подавленною бранью вскарабкались на вал.
По бурому полю на крепость надвигалась конная толпа. Впереди, на статном коне, – сам Пугачев, за ним – свита, знамена, лес поднятых
Крепость молчала. Сдается, что ли? Но вот внезапно пушки зевнули, засвистела картечь, заскакали ядра.
– Ах, изменники! – сдвинув густые брови, ахнул Пугачев и подстегнул коня.
Отряд пошел к крепости рысью.
– Ваше царское величество, – подскакал к Пугачеву встревоженный Яков Почиталин. – Поопаситесь, батюшка... Отъехали бы вы к сторонке. Вишь, ядра...
– Старый ты человек, а говоришь чистую дурь, – спокойно ответил Пугачев. – Разве пушки на царей льют?!
– ...Запалы! Запалы! – не сводя с надвигавшегося врага глаз, командовал Харлов.
Пушки гремели, не переставая. И вдруг, словно сговорившись, смолкли. Пугачевцы приближались. С их стороны уже слышались ружейные залпы.
– Давай! Чего ж вы!.. – заорал Харлов и оглянулся. У пушек и за валом почти никого не было. Лишь прячась за частоколом, маячили тенями десятка полтора стариков, да на валу суетились четыре офицера, пытаясь надсадистыми криками: «Назад, черти! Назад!» – вернуть разбегающихся кто куда солдат.
Харлов теперь сам, в одиночку, перебегал от пушки к пушке и зажигал запалы, сам себе командовал: «Пли! Пли!..»
Но уже с треском рушились ворота, пугачевская конница вскочила в крепость. Харлов выхватил саблю.
– Ура! Ура!.. – закричал он дико, пронзительно и бросился с вала навстречу коннице.
Ударом пики ему выбили глаз, на щеку брызнула кровь, глазное яблоко моталось на толстом нерве, как маятник. Исступленный Харлов продолжал помахивать саблей направо-налево. В него вонзилось сразу несколько пик.
Изрублены, исколоты были все офицеры и почти все солдаты. А те, кому удалось бежать, снова вернулись и, пав на колени, вопили дико:
– Признаем государя, отца своего!..
Казаки-оренбуржцы, что вчера ускакали из крепости в стан Пугачева, рассыпались – одни по домам, другие – по складам, третьи бросились в дом харловского кума Киселева.
– Эй, показывай, где харловское добро?
Им указали. Они принялись вытаскивать пожитки на улицу. Два казака – трезвый и успевший здесь, в крепости, вдрызг напиться – вцепились в большой расписной сундук. Дочь Киселева кинулась им в ноги, заплакала:
– Ой, родные, государи мои!.. Я ж невеста... Это ж мой сундук, с приданым!
Казак, который потрезвее, отступился от сундука, сказал пьяному:
– Пойдем. Грех забижать Анютку!
Но пьяный ударил девку сапогом
– Подхватывай! – крикнул им пьяный.
Сундук выволокли. Девка мчалась по улице.
– Где надежа-государь? Где?! – кричала она, не помня себя.
Пугачев стоял на раскате, осматривал с Чумаковым пушки. Девка повалилась в ноги царю и, целуя сапоги его, запричитала.
– Встань, милая, – приказал Пугачев и, подхватив девушку под мышки, поднял ее, как перышко. – Кто смел обидеть тебя?!
Пораженная неожиданной милостью, запинаясь и хныча, она рассказала о своем горе. Пальцы рук Пугачева сжались, разжались. Через ноздри задышав, он крикнул Давилину:
– Немедля найтить!
И вот молодой пьяный казак, с глазами тупыми и наглыми, сдернув шапку, остановился перед царем. А кругом – сбежавшийся народ: казаки, солдаты, жители.
– Он? – спросил государь. – Этот?
– Этот самый, – ответила девка. – Кузька-похабник, он здеся-ка в казаках служит... Эх ты, бесстыжай!..
– Детушки! – крикнул Пугачев, подымаясь на лафет пушки. – С пьянства да с грабительства немыслимо нам дело свое зачинать! Обижать беззащитных женок, да сирот, да стариков недужных по нраву ли вам? Вот девушку изобидел паскудник... Да что она, княгиня, что ли, какая, альбо барыня?! А вторым разом – он, безумный, пьян нажрался. Наше же дело военное, наше дело государственное... А посему... да исполнится царское повеление мое... Давилин! Оного Кузьку вздернуть на крепостных воротах, пусть все зрят, чего достоин!
– Помилуй, помилуй... – вопил пьяный казак, упав перед Пугачевым на колени.
– Вора миловать – доброго губить, – крикнул Пугачев.
4
Татищева крепость переживала крайнюю тревогу: было получено известие о разгроме Нижне-Озерной и гибели майора Харлова.
Лидия Федоровна упала в обморок, комендантша бросилась на колени перед образом, дородный комендант Елагин, застонав и побагровев, рухнул в кресло. Но вслед он пришел в себя... Не время отдаваться отчаянию, надо действовать. На горах, в каких-нибудь трех верстах от крепости, показалась толпища пугачевцев.
Он жадно выпивает кружку холодного квасу и спешит в канцелярию. Там бригадир барон Билов.
– Ну что ж, – овладевая собой, говорит Елагин и вопросительно смотрит в глаза неподвижно сидящего за столом тучного, с блеклыми глазами, бригадира. – У нас с вами, Иван Карлыч, около тысячи человек воинской силы, да пятнадцать пушек, да крепостные стены, хоть и деревянные, а прочности доброй. Авось устоим? Как вы чаете?
– Устоять должны, – выдавил сквозь зубы барон и, округлив толстые губы, пыхнул табачным дымом.