Емельян Пугачев. Книга 1

Шишков Вячеслав Яковлевич

— Ясно, ясно! — с какой-то веселостью отозвался гетман, он поставил ногу на парчовый диван и, покряхтывая, стал натягивать сползавший чулок. — Хе-хе. Любопытный разговорчик недавно проистекал между государем и мною.

Или, правильнее (гетман выпрямился, подмигнул Панину и с игривостью прищелкнул двумя пальцами), между мною и государем. Хе-хе. (Панин одобрительно кивнул головой, улыбнулся.) «Гетман, я вас назначу главнокомандующим моей армией против датчан». — «Благодарю вас, государь.

Но доведется

сзади послать вторую армию». — «Для чего?» — «Чтоб она штыками подгоняла первую идти в немилый поход».

— И что же он? — вскинулся Панин, приготовясь рассмеяться.

— Да ничего… — пожал плечами гетман и, выхватив платок, чихнул. — Император показал мне язык, отвернулся и сплюнул.

Панин, сотрясая плечами, беззвучно засмеялся и потом сказал:

— Вы, добрый мой друг, остроумец известный. А вот я вчера вел беседу с преосвященным Дмитрием. С печалью поведал мне оный владыка свой разговор с царем в гораздо ином духе, чем ваше, я бы сказал, препирательство.

— Я знаю, знаю…

— Про указ об иконах и прочем тоже знаете? Я дал владыке Дмитрию совет указ этот схоронить под сукно… Время терпит, как сказал мудрый Соломон. И вот… — Панин выпрямился и оправил звезду на андреевской ленте, — подводя итоги, прямо скажу: из всего, что мы ведаем о сем странном царе, проистекает неминучая гибель для государства… — Голос его стал тверд и властен. — Гетман граф Разумовский! Отечество, любимая родина наша в опасности.

— Не родина, Никита Иваныч, а матушка Екатерина!

— Верно… Наша родина — увы! — непробудно спит.

— То-то же, — встряхнул пудреными буклями гетман и воскликнул:

— Никита Иваныч, я решительно готов!

— Готовы? Так действуйте, действуйте, гетман. Станем действовать вместе. Сроки близятся. Не таясь, обязан открыть вам, что мною посвящен в сие дело и генерал-аншеф князь Волконский. Он человек храбрый, осторожный, пользуется отменным доверием в армии. Я не знаю, как будет… Но в мечтах у меня — единственный выход без особых потрясений, без крови и, к тому же, национально оправданный: Павел — император, он юноша русских кровей; при нем регентша Екатерина Алексеевна.

— Пока медведь не убит, шкуру делить нечего, любезный друг.

— Убит? Никакого убийства, ни капли крови.

— О боже правый! Да это ж пословица.

Панин на мгновенье задумался, глаза его стали хитрить, вилять, испугались. Он быстро прикинул в уме и сказал:

— Сие мыслится мне, как наиболее законное и логически возможное. Но я не чураюсь и от другой комбинации. Отнюдь нет, отнюдь нет…

— На престол — государыню! — вполоборота уставился на Панина гетман; глаза его тоже стали хитрить и вилять.

— Хотя бы… Отнюдь не чураюсь вашей мысли. Только — мнится мне — самодержавные права будущей повелительницы надлежит ограничить.

— А как именно? — и гетман, сморщив

гладкий подбородок, развел руками. — Это неудобь-имоверное дело зело хлопотливо и гораздо сложно.

Панин состроил недовольную мину.

Чтоб пояснить свои мысли, гетман сказал:

— Орловы там, с матушкой-то. Гвардия… о! — и поднял палец.

— Вы — тоже гвардия! — воскликнул Панин. — Вы ж гвардии Измайловского полка полковник.

— Який бис! — воскликнул и гетман, горько усмехаясь. Сей день — полковник, а завтра — покойник… Ха! Каша заваривается крутая… А говорится: не круто начинай, да круто кончай.

Панин с искренней дрожью в голосе сказал:

— Мне близки интересы моего воспитанника цесаревича Павла Петровича, коего я люблю паче сына. Мальчик одаренный, острый, и сердце его в руце божией, — и чувствительный Панин слегка прослезился. — Когда я говорил о нем как о будущем государе, Екатерина Алексеевна, видя, что ее собираются низвести до роли регентши, изволила жаловаться на свое несчастное положение. Она даже всплакнула при сем, чем и сделала в душе моей колебание.

— Ну, слеза у матушки скоро сохнет.

Вельможи снова, лицо в лицо, крепко взялись за руки, снова пытливо глядели друг другу в глаза. «Веришь ли? Не предашь ли?» — мысленно вопрошали один другого. «Верю тебе, не предам тебя. Верь и ты мне». Оба горячо обнялись. Панин сказал:

— Ежели иного исхода нет, пущай, коли так, матушка садится на престол. Ну что ж… За ней сила, за нами государственный опыт и разум…

Попытаем побороться.

Взволнованный гетман вдруг оживился, широко задышал, глаза засверкали. Ударяя в левую ладонь ребром правой, он сердито прошипел:

— А можно о-так, о-так, с Орловыми: Гришу — геть, — Алешу — геть, а как император Павел в возраст войдет, матушку такожде — геть!

Панин улыбнулся. Вельможи опять крепко пожали друг другу руки. Долго думали, взвешивали все обстоятельства сложного дела. И все же вопрос о том, кого возводить на престол: мать или сына, — остался не вполне выясненным.

— По моему разумению, — Панин деликатно взял гетмана под руку и пошел с ним к окну, — вы, гетман, всенепременно должны заманить царя в Петербург. К вам царь имеет полный решпект, и я чаю, — вы сможете сие сделать.

— Льщу себя надеждой, что сделаю… Лишь бы мотив был придуман…

— Мотив — поход в Данию, всенародный молебен, парад, что-нибудь в этом роде. А там — видно будет. Арестовать можно в спальне, в постели, ночью. И да поможет нам бог… — мрачно закончил Панин.

— Бог и… молодцы-гвардейцы! — с бодрой веселостью подхватил гетман.

Спустя два часа Никита Иванович Панин вел такую же беседу с князем Волконским. Казалось, все сулило удачу. Панин мог спокойно ожидать грядущих событий.