Емельян Пугачев. Книга 2
Шрифт:
Губернатор был уже в зале. Блуждающие глаза его широко открыты.
Двенадцатифунтовое ядро, раздробив оконный переплет, ударило в печку, выворотило два изразца, отскочило к окну и плюхнулось на пол, в стекольный дрызг.
— Ах, он негодяй… Да как он смел палить в губернаторский дворца? — шумел он, наседая на вбежавшего адъютанта. — Я вас спрашивайт!
— Не могу знать, ваш-ш-ше…
— Вы все, все так: не могу да не могу… Дурацкий слоф! Ох, боже мой, боже мой!..
Вдвинулся в бараньей куртке, в валенках, толстощекий вестовой с нагайкой в лапе, гаркнул от двери:
— Обер-комендант
По загоре откосом ползут пешие, палят из ружей да сайдаков… В Казачьей слободе в погребах засели они, оттоль и палят.
— Дурак… Пошел вон!.. Оседлать коня мне!
Пальба продолжалась неумолчно. Крепость израсходовала уже около пятисот ядер, а враг не унимался.
Отчаянная Золотариха уже торчит на валу с небольшой гурьбой смельчаков-мальчишек в самом опасном месте. Когда с завыванием летит через вал ядро или свистят чугунные осколки, она всякий раз взвизгивает и, под хохот мальчишек, валится на землю.
— Ха-ха… Тетка, тетка, никак, у тебя голову оторвало! — весело кричат озорники.
…Пугачёв с хромоногим Овчинниковым и Зарубиным-Чикой распоряжаются возле Егорьевской церкви устройством форта-заставы. Каменная церковь расположена в выжженной Казачьей слободе (в форштадте) всего саженях в двухстах от вала. В сущности, почти все было сделано еще туманной ночью: сотни рук всю ночь напролет стаскивали сюда находившийся поблизости бутовый плитняк. И вот по обе стороны церкви высится уже каменная твердыня, укрывая орудия. Отсюда «с руки» бить по городу.
Вторая батарея Пугачёва утвердилась за мишенью, что в версте от крепости. Здесь Пугачёвцы тоже успели соорудить каменные амбразуры и боковые к ним крылья. Отсюда ядра, гранаты били по крепости метко, а ложась навесной дугою в городе, производили среди жителей немало переполоха.
— …Что эта такое, господин Валленштерн, что за безобразий?.. — наскочил на обер-коменданта губернатор. — Глядите, глядите, они из-за мишени бьют… Почему мишень до сей поры не срыта?!
— Я трижды докладывал вам о необходимости срыть мишень, но не было учинено, сами же вы приказали её оставить, — насмешливо посматривая в лицо губернатора, ответил плотный, пучеглазый Валленштерн. — Вы тогда изволили с немалым сарказмом молвить, что злодеи и носу сюда не посмеют сунуть…
— Они не сунул нос, а сунул пушка! Вы будете отвечать, да, да! Вы ворона, вы зевали! Как вы могли подпустить неприятель столь близехонько?!
— Виноват не я, а туман, а также и вы, ваше высокопревосходительство!
А я-с, к вашему сведению, не ворона, а генерал-майор. Да-с.
— Шо, шо, шо? Ежели вы не ворона, то кто же… шорт возьми?!
— Ваше высокопревосходительство, вы… — сухо начал Валленштерн. — Вы распорядились обратить в пепел Казачью слободу, а церковь оставили. Военное совещание рекомендовало возвести тут фортецию и поставить батарею, но вы, именно вы-с, отклонили, и вот вместо нас форт соорудил Пугач.
Рейнсдорп перекосил тонкие губы и вполоборота бросил Валленштерну:
— Вы грубиян и к тому же… трус!
Но тут вдруг вблизи раздался потрясающий грохот, губернатор взмахнул руками.
— О,
— Никак нет, пушку разорвало! — кричали пробегавшие мимо артиллеристы.
— Носилки! Носилки!.. — неслось сверху. — Лекаря сюда!
Губернатор, облизывая пересохшие губы, проворно ощупывал бока, грудь, руки, даже пошевелил ногами — слава богу, все цело! Нервно он выкрикнул:
— Ату, ату! — и, поддерживаемый адъютантом, снова полез на вал.
На батареях и за бастионами шум, крики, бой барабанов, сигнальные свистки, команда. Арестанты в тюремных бушлатах, в ножных кандалах подносят снаряды: кандалы — «звяк-звяк». Клочья порохового дыма через вал к городу.
Молебен начинать медлили. Нетерпеливо ожидали, когда, наконец, стихнет перестрелка, но вот именинница в пышных буклях, в шелках и золоте шепнула мужу: «Ой, перестоятся, перестоятся пироги у нас…»
Купец Кочнев улыбнулся и сказал седовласому священнику:
— Отец протоиерей, пальбу не переждешь. Давайте богомолебствовать.
— Сущая истина, — с готовностью откликнулся батюшка.
Ему, как и прочим гостям, хотелось поскорее перейти к пирогу.
Причетник принялся раздувать кадило.
Гости — их человек двадцать — разместились кто где, а купчик Полуехтов, окинув с опаской широкие проемы окон, что выходили на соборную площадь, почел за благо забиться в темный уголок, за изразцовую печку.
Сердце его ноет и ноет, а причины зримой как будто и не было, разве только эти глухие раскаты по улице.
Протоиерей облачился в парчовые ризы, наскоро понюхал из порцелинной табакерки носового зелья и, прислушиваясь одним ухом к пушечному эху, обратился к присутствующим:
— Не опасайтесь, чада возлюбленные, приблизьтесь. Господь сему дому защитник суть.
Поздравители, покашливая и шаркая по полу, стали кучкой против чудотворного образа. Только Полуехтов остался за печкой. Не переменял места и сам хозяин, он стоял вблизи иконы, невдалеке от окна, охватив, по давнему своему навыку, правой рукой левую, повыше локтя.
В переднем углу, на покрытом белой скатертью угольнике поблескивала фарфоровая миска, наполненная водой; прилепленные к её краям горели три восковые свечи; подле — крест, евангелие и на серебряной тарелке — кропило.
Священник взмахнул кадилом, поднял брови, возгласил:
— Благословен бог наш всегда, ныне и присно и во веки веко-о-ов…
— А-аминь, — не совсем дружно подхватил хор.
Начался молебен. Глаза всех воззрились на икону с мольбой и упованием, всем было тягостно переживать осаду, почти у каждого какое-либо горе или неприятность: торговля падает, подвозу товаров нет, у многих в Меновом дворе разграблены лавки, у иных близкие родственники живут в крепостях или форпостах по Яику, и бог весть, какая судьба ожидает их; среди простонародья ходят предерзостные слухи, чернь в разбойнике Пугачёве готова признать царя, и промеж казачишек всякая неподобная трепотня идёт: ежели, не приведи бог, будет измена, Пугачёвцы все купеческие семьи начисто вырежут. Пресвятая владычица, неужели же не спасешь род человеческий от проклятого самозванца, от пагубной его прелести?!.