Емельян Пугачев. Книга 2
Шрифт:
Боясь упустить время, Голицын решил действовать со всей энергией. Он приказал Юрию Бибикову ударить с егерями во фланг Пугачёвцам, генералу Мансурову перейти с конницей в наступление, генералу Фрейману атаковать мятежников сразу тремя батальонами.
Офицеры и солдаты сражались самоотверженно, Фрейман схватил знамя Второго гренадерского полка и бросился вперед, увлекая за собой остальные войска, в их числе и резервный, последний батальон капитан-поручика Толстого.
Впереди этого батальона, почти по грудь в снегу, поспешал с обнаженной шпагой сам князь Голицын.
На левом фланге
— Братья казаки!.. Держись! — кричит с коня изнемогший Витошнов. — Держись!.. Арапов бежит на выручку…
— Ги-ги-ги! — орали араповцы, врезаясь в ряды вражеской конницы.
Впереди озверевший Илья Арапов, зеленый праздничный чекмень на нем весь изорван, под ним уже третий конь — два коня убиты — и левая рука его пониже плеча поражена. — Рубай, так их так!.. Гиги-ги!..
Витошновцы оправились и вместе с подоспевшими товарищами стали дружно наседать на неприятельских конников. Вскоре показался со своей потрепанной сотней и Григорий Бородин. Казаки крепче солдат сидели в седле, отважней рубились, ловчее сажали на пики. «Ги-ги-ги!.. Ур-ра!..» Вот кувыркнулся щеголь-офицер, вот упали в снег два вахмистра в белых форсистых полушубках с черной выпушкой, казацкие сабли то смертельно ранили солдат, то сносили им головы. Передние ряды кавалеристов впали в робость. Но у Мансурова четырнадцать эскадронов — сила!.. Свежие ряды кавалеристов, подбадриваемые военачальниками, продолжали с упорством наседать на казаков, подавляя их численностью.
На правом фланге, верстах в полутора от крепости, шла схватка с егерями Юрия Бибикова. Там старался Андрей Горбатов со своими наполовину конными, наполовину пешими заводскими работниками и беглыми солдатами.
Егеря Бибикова заняли большую березовую рощу и повели наступление цепями.
Пешие горбатовцы засели за поваленные давнишней бурей деревья и оттуда стреляли в наступавших.
— Лети, моя пуля, барабаны-палки! — напутствовал свои меткие выстрелы седоусый солдат-гренадер. Рядом с ним, выгорбив уставшую спину, целился из-за пня гренадер Фаддей Киселев. Он лежал в снегу, вытертая овчинная кацавейка грела плохо. У старика ломило поясницу, он надрывно кашлял, чихал.
Разделив конников на две части, Горбатов собирался повести их в бой.
Приказом Овчинникова сюда подвозили два орудия с запасами картечи и пороха.
Все три генерала действовали теперь уверенно. Им стало ясно, что их силы значительно превозмогают силы плохо вооруженных Пугачёвцев, что поражение мятежников неизбежно.
Генерал Фрейман с полковым знаменем в руках двигался вперед. Его три батальона, увязая в сугробах, шли убивать безоружных мужиков. Солдаты злы: их подняли чем свет, целый день то вправо, то влево передвигали по нетоптанным снегам; они вконец измотались и к тому же, как собаки, голодны… Но вот им поднесли по чарке вина и сказали: «Добивайте изменников государыни, получите награждение и — по домам!» Одурманенные на голодный желудок сивухой, пехотные батальоны свирепо перли вперед.
— Вперед, братцы! Помни присягу! За мной! — покрикивал Фрейман, приостанавливаясь и потрясая знаменем.
Из
— Солдатушки! Родненькие!.. Одумайтесь… На кого руку поднимаете? На своих… Хватайте генералов!
А когда солдаты стали приближаться к ним, тысячи мужиков и несколько сот башкирцев с калмыками подняли столь громкий воинственный вопль и гвалт, что начавшаяся пальба из пушек казалась ничтожной. В солдат облаками полетели гудящие стрелы, они пронзали подбитые куделью казакины и впивались в тело. Солдаты отстреливались из ружей. Наконец враги сблизились вплотную. Пугачёв, видя это, скомандовал яицким: «Наконь!»
У крестьян пошли в ход топоры, вилы-тройчатки, железные дубинки.
Башкирцы работали с коней саблями и копьями. Солдаты разили их штыками.
Небольшую кучку пожилых крестьян пехотинцы оттеснили от общей схватки, загнали в сугроб. Крестьяне были безоружны: они в драке потеряли даже шапки с рукавицами. Стоя выше пояса в снегу, они ненавистно смотрели в глаза солдат. Лысый благообразный старик кидал в сторону остановившихся в смущении голицынцев:
— Бога вы забыли, подлецы!.. Глянь, сколь народу-то положили, каиновы дети!.. Ну, убивайте, убивайте и нас!.. — по щекам, по бороде старика градом катились слезы, он перхал, горбился, отсмаркивался в снег.
— Замолчь! — орали солдаты, замахиваясь штыками.
— Мы царю-батюшке помогать набежали. Он, крестьянский заступник, супротив бар идёт… — не унимались мужики. — А вы что, баре, что ли, сукины вы дети?!
Старый солдат с косичкой гаркнул на крестьян:
— А ну вас в дыру!.. Из-за вас вся мутня! Айда в полон!..
— Подь ты к кобыле с полоном-то! — заголосили крестьяне в обиде и злобе. — Краше нам сдохнуть. Бей!
Из крепости пушечная пальба почти смолкла, ядра там были на исходе, но по всему полю гремел гром битвы — крики «ура», разрозненные ружейные и пистолетные выстрелы, исступленное гиканье, визг, стоны, ожесточенная ругань, ржание коней.
Три последние сотни яицких казаков двинулись в бой. Впереди, выхватив саблю, — сам Пугачёв; возле него серое знамя с восьмиконечным белым крестом. Знамя, как легкое облако, гонимое вихрем битвы, проплывало над полем; под знаменем, подобно вспугнутому орлу, носился на сером скакуне Пугачёв. Рядом с ним, не отставая от него, — атаман Овчинников, позади — двадцать всадников-богатырей, личная охрана государя, или, как их называл Пугачёв, «черные гусары». Среди них огромный бородатый старик — Пустобаев.
Емельян Иваныч, всюду выкрикивая слова воодушевления, видел, что армия его, невзирая на всю свою отвагу, отходит к стенам крепости. Он знал, что многие из его воинства имели против вражеских ружей — топоры, против пистолетов и сабель — кулаки да палки. А когда враг докатится до крепости на пушечный выстрел, у него, Пугачёва, пожалуй, не будет ни пороху, ни ядер.
Меж высоко вскинутыми бровями Емельяна Иваныча врубилась складка, и мучительно сжимается, не переставая ноет сердце.
Все притомились — люди и лошади, Пугачёвцы и голицынцы; притомилось, устало и солнце; закрывшись тучей, оно склонялось к горизонту.