Емельян Пугачев. Книга 2
Шрифт:
— Стой, стой, изменники! — кричали им вдогонку офицеры.
По приказу выскочившего из повозки Кара вся воинская часть остановилась. Теперь уже всем было видно, как по горам и взлобкам, с обеих сторон дороги, скакали врассыпную всадники. Отдельные из них кучки волокли по сугробам единороги и пушки, кричали, ругались, полосовали кнутами впряженных в орудия лошадей.
Осмотревшись, оба генерала определили, что неприятеля приблизительно около двух тысяч человек, а пушек при них — раз-два… четыре… восемь, десять.
Пугачёвская
— Не угодно ли, — задыхаясь, сказал Кар. — Девять! И так далеко ставят, подлецы!.. Наши до них, чего доброго и не до…
Он не докончил фразы, на левом фланге разорвалась граната, пущенная Пугачёвцами из единорога. Она повалила сразу пятерых солдат — двоих насмерть.
— Видали, каковы? — крикнул Кар стоявшему рядом с ним Фрейману и послал к месту поражения своего лекаря.
Воинские части Кара стали поспешно выходить за пределы дороги, строиться к обороне. Расставили по удобным местам всю артиллерию — четыре пушки и один единорог. Началась артиллерийская перестрелка. Ядра и картечь Пугачёвцев ложились как по заказу, Пугачёвцы стреляли метко. У пушек же Кара были все недолеты. И лишь единорог действовал прилично, но и он вскоре перевернулся вверх колесами: в его лафет брякнуло двенадцатифунтовое ядро.
— Анафемы! — освирепел Кар. — Какие же это к дьяволу мужики?.. Нешто мужики столь искусно артиллерией управлять могут? А где же наши конники, где татары? Эй, капрал!
— А наши конники, ваше превосходительство, тю-тю! — прошлепал губами коренастый капрал и показал обнаженной шпагой на пригорок. — Эвот они пурхаются, видать — на сдачу покатили… Да и нам бы, ваше превосходительство… того…
— Что?.. — заорал Кар и, выхватив из теплой дамской муфты руку, погрозил капралу кулаком. — Я тебя расстрелять… расстрелять, мерзавец, прикажу!
— Нас и так расстреляют… — огрызнулся капрал и, со злобой тряхнув локтями, пошагал прочь от генерала.
А Кар, проклиная изменивших ему конников, направился к возку за пледом: морозом сильно прихватило уши. Астафьев, Татищев и еще третий молоденький офицерик, отобрав, по приказу Фреймана, с полсотни лучших стрелков-охотников, побежали с ними далеко вперед и, прячась за пригорками, открыли меткую ружейную стрельбу по Пугачёвцам.
Пушки Пугачёвцев подтягивались к Кару ближе и ближе. Раненых у Кара прибывало. Вот новобранец уронил ружье, перегнулся вдвое, с глухим стоном ткнулся головою в снег. Здесь, в длинной шеренге, тоже упал солдат, еще один упал, еще… словно в огромной, поставленной на ребро гребенке валились зубья. С воем летит граната; солдаты, спасаясь от смерти, валятся плашмя. Взрыв. Осколки ранят лошадь, солдата и лекаря Мигунова, что подле саней делал перевязку раненым.
Пугачёвцы палили без передыху. Пушки Кара отвечали вяло, редко.
— Подноси проворней ядра! Пороху сюда! — до хрипоты кричали у пушек канониры.
— А где
И летело по рядам:
— Ядер нету… Пороху нету-у!.. Братцы!
— Эй, кто орет? Я те покажу «нету»! — бегали по фронту офицеры, призывно взмахивали шашками. — Давай, давай сюда! Все есть!
Но давать действительно нечего: снаряды на исходе. Длительное молчание пушек приводило оробевших солдат в уныние, в трепет.
— Братцы! Пушки наши ни черта не стоят, ядра недолетывают… Погибать доводится!..
И уже раздавались то здесь, то там призывные голоса:
— Бросай ружья, бросай, братцы!
Солдаты плохо понимали, за что и против кого они воюют. Против ли самозванца Пугачёва, как им внушает начальство, или же против истинного государя, как им выкрикивали Пугачёвцы. Солдаты были душевно подавлены и сбиты с толку, солдатам вовсе не хотелось воевать. А тут еще разные неполадки, голод, мороз.
Многие, не слушая окриков своих командиров, оставляли фронт, кидались в лес за хворостом, разжигали костры и лезли прямо в огонь, стараясь хоть немного отогреть коченевшие ноги, ознобленное тело.
— Это супостаты лихие, а не начальство! — сквозь слезы вопили они. — Этакой лютый мороз, а они… в ус не дуют. Босые мы, раздетые! За что страдаем, неизвестно. Да гори они все огнем! Сдавайся ребята!..
И снова в разных местах безумные выкрики:
— Было бы за что воевать! Бросай ружья… К черту!
По всему фронту зачиналась паника. Пришедшие в отчаяние оба генерала и майор Варнстедт, приказали канонирам усилить пальбу из пушек, кидались от пушки к пушке, уговаривали, угрожали, умоляли солдат не малодушничать, помнить присягу.
— Все будет, все будет у вас, ребятушки!.. И теплые шубы, и обувь, — запинаясь, говорил Кар. Капризный, самонадеянный, упорный, он, наконец, признал, что подставлять свои силы под расстрел неуязвимого врага преступно и бессмысленно.
— Сейчас маршем уходить будем, ребята! Не робей… С нами бог!
— Давно пора!.. — кричали ощетинившиеся солдаты. — В могилу завели…
Эх, вояки, лихоманка вас затряси!
Горнисты затрубили сбор. Наскоро построились, наскоро подобрали на сани раненых, обмороженных, умершего от ранения лекаря Мигунова и под бой барабана ходко пошагали по дороге. Отстреливаясь от неприятеля, отступающие в продолжение восьми часов прошли всего семнадцать верст.
Кар отошел к деревне Сарманаевой. Общие потери его отряда за три дня определились в сто двадцать три человека.
— Довольно! Ни шагу вперед! Мы разбиты. Нас могли бы уничтожить… — сетовал Кар генералу Фрейману. — Будем сидёть и ждать подхода войска. Но, боже милосердный, что я стану делать без лекаря?!
Кар захворал лихорадкой и слег.
Глава 2
Пугачёв любил народ. Милостливая беседа. Медные прянички и «ТРАНСМОРДАС». Вопрос был внезапен