Эми и Исабель
Шрифт:
Исабель попыталась изобразить вежливую улыбку.
— Я велела ей дыхнуть, и этого было достаточно. Мы целый месяц не пускали ее на вечеринки.
Ленора Сниббенс встала и подошла к автомату.
— Думаю, что ты права, Бев, — сказала она, нажав кнопку с изображением шоколадки, — да и все вы правы.
— Что посеешь, то пожнешь, — заметила Исабель, — я всегда в этом была уверена.
— Возможно, — чуть кивнула Бев, наблюдая, как Ленора разворачивает шоколадку.
— Все не так просто, — объявила Арлин. — Моя двоюродная сестра ничего не знала про
— Да курил он, это же очевидно. — Толстуха Бев побарабанила розовым маникюром по столу. — В этом шоколаде шестьдесят процентов парафина, я где-то читала.
— Нет, — сказала Арлин, — он только продавал наркоту, но никогда не курил. Просто продавал.
— Безумие, — сказала Роззи, — безумие, безумие.
— И что с ним дальше-то было? — не отставала Ленора. — В таких случаях детей сажают в тюрьму?
— Ему дали испытательный срок на три года. Чтоб комар носа не подточил все это время.
Арлин взглянула на часы и стала собирать остатки еды, надавливая на крышку пластмассового контейнера, на дне которого были видны беловатые потеки соуса.
— И воспитательные меры. Судья потребовал, чтобы он раз в неделю беседовал с пастором.
Исабель взглянула на обложку книги, где черноглазая мадам Бовари ответила ей бесстрастным взором. Ей страшно хотелось узнать, будет ли жадная Эмма отвергнута любовником (как надеялась Исабель).
— А потом священник позвонил родителям и рассказал, что говорит их дитя. Что он одинок в школе. Что мать на него орет. — Арлин пожала плечами.
— И вся эта болтовня означает, что он опять может свободно продавать наркотики, — заметила Роззи.
Ленора нахмурилась:
— Это неправильно, — и рассеянно подвинула шоколадку к Толстухе Бев.
— Конечно неправильно — откликнулась Арлин. — Как насчет минимальной ответственности? Мать наорала — не значит, что ты можешь шастать по улицам и продавать марихуану. Какая мать не орет на своих детей?
— Ну, — сказала Исабель, отвлекаясь от книги и обдумав мысль Арлин, — вряд ли это из-за того, что мать орет на него, хотя именно такое удобно говорить священнику. Но ведь этим все не исчерпывается. Дети учатся жить, не правда ли? Что-то в процессе воспитания убедило его в том, что кривая дорожка вполне пряма. Я имею в виду продажу наркотиков.
Арлин перестала рыться в сумке и покосилась на Исабель:
— Ты хочешь сказать, мадам Повари, что моя сестра учила сына продавать наркотики?
— Господи, нет, ни в коем случае. — Исабель залилась краской. — Я говорю, что наши моральные ценности стремительно исчезают. И что, ну, когда дети видят, как родители крутят с налогами и тому подобное…
— Моя сестра не крутит с налогами.
— Конечно нет. — Пот выступил над губой Исабель, но в это время зазвонил звонок к окончанию перерыва.
Ленора Сниббенс встала и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:
— А разве правильно, что пастор выдает все, что ему говорит ребенок? Разве такие
— Я ни в коем случае не хотела обидеть твою двоюродную сестру, — тихо сказала Исабель.
— Ой, Исабель, не бери в голову. — Арлин устало махнула рукой и вышла из комнаты.
Исабель, все еще немного на взводе оттого, что вдруг очутилась на грани ссоры, сказала Бев:
— Я просто уверена: что посеешь, то и пожнешь. Я так и сказала.
— Да, конечно. Я согласна.
— Когда вернешься домой, — сказала Исабель, — попробуй застирать пятно в горячей воде.
Рано утром выпал снег. Внезапная апрельская метель укрыла все двухдюймовым покрывалом безупречно белого снега: автомобили, тротуары, деревья, ступеньки — все казалось округлым, белым и лишенным краев. И небо стало совсем синим, и солнце засветило так ярко, что, когда Стейси и Эми вышли из школы в обеденное время, его свет ослепил их, и они обе щурились, вжимая головы в воротники, заслоняя руками глаза, парируя порывы ветра.
Снег быстро таял, дорожки в лесу раскисали, становясь непроходимыми. Обе девочки сегодня не надели сапог и осторожно ступали среди топкого снега пополам с грязью, а над ними вода стекала с таким постоянством, что, если бы не ослепляющее солнце, впору было подумать, что идет дождь.
— Мой папаша с кем-то спит, — сказала Стейси, когда они добрались до места. Она засунула шоколадную пастилку в рот и стала ее жевать, энергично работая челюстью. — Черт, — добавила она, поглядев вниз, — ноги вдрызг мокрые.
Мало того, они были еще и грязные, черные комки налипли на туфли.
— Дай им сперва высохнуть, а потом почистишь, — сказала Эми, но она забеспокоилась. На ней самой были замшевые туфли, и Исабель часто напоминала, сколько они стоят.
— Ага, — сказала Стейси, доставая сигареты, — знаешь, мне это до лампочки.
Эми посмотрела на тающий снег, стекающий по темнеющей коре, и спросила, обернувшись к Стейси:
— Откуда ты узнала об отце?
— О, — сказала Стейси, как будто впервые об этом услышала, — я могу ошибаться. Я чувствую. И мне это снилось. Именно так. — Она прикурила обе сигареты и протянула одну Эми. — Я забыла, но мне это снилось.
Она пожевала губу, глядя на сигарету. Эми глубоко вздохнула.
— Странно.
— Я была то ли в воде, то ли еще где, а отец стоял на берегу с какой-то женщиной, вроде… — Стейси затянулась. — Кто его знает. — Она вздрогнула. — Да пошел он!
— Вот эти ужасно вкусные. — Эми показала сигаретой на полупустую коробку шоколадных пастилок, балансирующую на краю бревна; мама Стейси купила конфеты близнецам на день рождения, но Стейси стибрила их и принесла в школу.
— Угощайся. — Стейси махнула рукой. — Знаешь, моему отцу платят уйму денег, чтобы он растолковывал сны, но всякий раз, когда мне снится сон, его это не касается.