Эмиграция энной волны. Женские истории
Шрифт:
Не прошло еще и пяти минут после вызова с занятия, как меня уже встретила на пороге своего кабинета чем-то очень озабоченная заведующая учебной частью и загадочно намекнула, что меня ожидает в соседней комнате один …человек… с которым я должна быть до предела откровенной.
К сожалению, в тот момент я совершенно не поняла этого намека. Зная лишь, что на ученом совете института меня представили к получению Ленинской стипендии, и связывая вызов в учебную часть, как и все в моей группе, именно с этим, я, конечно же, по-своему оценила этот странный намек. Меня слишком задели слова об откровенности, и я с юношеским максимализмом
Но тем не менее обиженная недоверием заведующей, я зашла в соседнюю комнату.
За столом сидела «железная маска» – во всяком случае, так в первый момент мне показалось, потому что мужчина, лишь рукой предложивший присесть, имел совершенно непроницаемое лицо без единой морщинки, несмотря на довольно солидный возраст, о котором свидетельствовали редкие пряди поседевших волос и залысины.
Это непроницаемое, как будто бы покрытое броней лицо-панцирь приоткрыло свой рот и без признаков какой-либо мимики, не представившись и не узнав, как меня зовут, стало нудно, заученно, надоевшими штампами задавать мне вопросы настолько разнокалиберные и разносортные, что я никак не могла понять – для чего вообще был затеян им этот, на первый взгляд, столь бестолковый разговор.
Обучаясь буквально с первого курса клиническому мышлению и уже зная, что правильно собранный анамнез помогает поставить диагноз больному, я пыталась понять – о каком «диагнозе», связанном с моей жизнью, сейчас идет речь. Но так и не разгадала шараду до конца (поняв только, что Ленинская здесь ни при чем), не уяснив логики задаваемых мне то и дело вопросов, напоминающих арии из разных опер и оперетт.
Я перескакивала со сведений о моих друзьях на сведения о наших преподавателях (причем, эти сведения знали все вокруг, особенно в учебной части, где велся «таинственный» разговор), сообщая какую-то несуразность о нашей семье, вплоть до тех ее членов, которых я никогда в своей жизни не видела. Я с трудом успевала отбиваться ответами на буквально бомбардирующие меня вопросы, касающиеся чего и кого угодно, кроме меня самой. Интуиция подсказывала, что надо обнажать лишь позитивные моменты…
И только в конце разговора, когда я уже почти вырвалась из тисков почему-то гнетущей меня атмосферы не состоявшегося по-настоящему знакомства – любопытствующий так и не сообщил мне своего имени, не поинтересовался моим, задавая практически безличные вопросы, – я вдруг отчетливо услышала во вновь брошенном бесцветно-монотонным тоном вопросе-допросе, догнавшем меня уже у двери, свое, а не чье-то имя.
– А в Вене у Вас, Кира, какие дела?
– Какие дела? – Я опешила. Откуда он знает про Вену, когда я храню эту тайну?
– Так почему Вы все-таки выбрали Вену? – Обескураживал меня уже следующий вопрос вновь начатой «бомбардировки», несмотря на то, что я еще не ответила на предыдущий. – Ведь это же капиталистическая страна. В конце концов, можно было
«Курица не птица, Болгария не заграница», – моментально засорили мне голову слова одного из наших преподавателей, посетившего по туристической путевке Софию и поделившегося с нами своими впечатлениями, считая, что Болгария просто стала уже шестнадцатой советской республикой, но, слава Богу, что у меня хватило ума не говорить об этом вслух.
– Да потому что… – я вспомнила наставления заведующей учебной частью об откровенности… – Да потому что… Да потому что в Вене каждый камень поет, – как будто выдохнула я из себя.
– Что Вы сказали?.. Каждый камень поет? – наконец увидела я человеческое лицо, выражавшее искреннее недоумение.
– Я что-то не понял. Как это – каждый камень поет?
Железная маска была тут же сброшена. По-видимому, я что-то сказала не так, во всяком случае, не совсем стереотипное и заранее запрограммированное. Такое растерянное лицо невозможно было подделать. Оно было истинным и «натуральным».
– Как это – каждый камень поет?
«А если он в самом деле не понимает значения этих слов? – Почему-то поверила я этому проснувшемуся лицу. – Ассоциации и метафоры не в его правилах ведения своеобразной шахматной партии жизни».
– Да потому, что там обитает дух Моцарта и дух Бетховена, – тем не менее еще более возвышенно выплескивала себя я, считая свое объяснение удивительно вразумительным и понятным.
– Так Вы что, еще верите в духов? – уже буквально ерзал на стуле не скрывающий больше своих явных эмоций, еще пару мгновений назад неприступный почти человек.
«Да сейчас же он спросит меня про религию», – промелькнуло в моей голове, начавшей, наконец, улавливать намечавшуюся логику вопросов. И, опережая события, я поспешно «обрадовала» его, сообщив о прекрасно сданном зачете по атеизму, который почти никто не смог сдать, да и мне до сих пор непонятно, почему же Христос, молящийся о счастье людей, уже столько столетий является одной из главных причин национальной розни и религиозных междоусобиц.
– Неужели Вы знаете жизнь Христа? – И лицо его вдруг почему-то внезапно вытянулось, напоминая лица святых на полотнах Эль Греко.
– Так Вам хочется в Вену, чтоб увидеть ее соборы и церкви, где не камни поют, а церковные хоры… Наконец-то я понял, конечно же, понял – какая музыка Вам нужна, и какие духи музыкантов Вас манят…
– Да не только одних музыкантов, – уточняла ему я детали, чтобы быть откровенной, – Там жил Фрейд, Зигмунд Фрейд…
Скорее всего, необычное видение пропорций лица человека у Эль Греко было связано не с его косоглазием, как предполагают некоторые современные исследователи, а с его изучением особенностей лиц людей при подобных известиях и обстоятельствах, потому что лицо бывшей железной маски уже полностью напоминало длинный оранжерейный огурец.
– Зигмунд Фрейд! Этот бесстыжий буржуазный идеолог, прославляющий секс! Сексуальность… Это низменное в человеке… – Он метался по комнате, как больной в лихорадке, и неистовал… позабыв о своей неприступности.
– Ну, ну, знаете, Кира, такого от советской студентки, я не мог ожидать. – Его огуречное лицо выражало негодование и гнев на грани бешенства, – А какая у Вас оценка по марксистской философии?
– Я сдала диамат на отлично, истмат – тоже, а научный коммунизм еще не сдавала.