Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

Гегель Фридрих Георг Вильгельм

Разумное, которое в качестве мыслимого существует в форме разумности, представляет собой то же самое содержание, которым обладает и доброе практическое чувство, но только в его всеобщности и необходимости, в его объективности и истине.

Вот почему, с одной стороны, нелепо думать, будто с переходом от чувства к праву и долгу теряется что-нибудь в отношении содержания и высокой ценности; этот переход, напротив, впервые поднимает чувство до его истины. Столь же нелепо считать ин-

{283}

теллигенцию чем-то излишним и даже вредным для чувства, сердца и воли; истина и — что то же самое — действительная разумность сердца и воли может заключаться единственно только во всеобщности интеллигенции, а не в единичности чувства как такового. Если чувства истинны,

то они являются таковыми вследствие своей определенности, т. е. своего содержания, а эта последнее только в такой мере истинно, в какой оно внутренне всеобще, иными словами, имеет своим источником мыслящий дух. Для рассудка трудность состоит в том, чтобы освободиться от того разделения, которое он однажды по своему произволу допустил между душевными способностями, чувством и мыслящим духом, и прийти к представлению, что в человеке существует только один единый разум в чувстве, воле и мышлении. В связи с этим наталкиваются на трудность в том, что идеи, принадлежащие исключительно мыслящему духу — бог, право, нравственность, могут быть также чувствуемы. Но чувство есть не что иное, как форма непосредственной своеобразной единичности субъекта, в которую может быть вложено как только что упомянутое содержание, так и всякое другое объективное содержание, которому сознание также приписывает предметность.

С другой стороны, весьма сомнительно и, даже более того, неправильно придерживаться чувства и сердца вопреки разумности мысли — права, долга, закона, потому что то, чем чувства и сердце обладают в большей мере, чем разумность мысли, есть только особая субъективность, только нечто суетное и произвольное. — На том же основании неуместно при научном рассмотрении чувств обращать внимание на что-либо иное, кроме их формы, и рассматривать их содержание, ибо это последнее в качестве мыслимого представляет собой скорее самоопределения духа в их всеобщности и необходимости, т. е. права и обязанности. Для специального рассмотрения практических чувств, а также и склонностей остаются только себялюбивые, дурные и злые чувства и склонности, ибо только они относятся к единичности, отстаивающей себя наперекор всеобщему; их содержание противоположно содержанию прав и обязанностей; но именно вследствие этого они только по противоположности с последними получают свою ближайшую определенность.

{§ 472}

Практическое чувство содержит в себе долженствование, свое самоопределение как в себе сущее, отнесенное к сущей единичности, которая имеет значение лишь в своей соразмерности с упомянутым самоопределением. Так как обоим в этой их непосредственности недостает еще объективного определения, то это отношение потребности к наличному бытию есть совер-

{284}

шенно субъективное и поверхностное чувство приятного или неприятного.

* Удовольствие, радость, боль и т. д., стыд, раскаяние, удовлетворение и т. д. представляют собой частью только видоизменения формального практического чувства вообще, частью же отличаются друг от друга по своему содержанию, составляющему определенность долженствования.

Знаменитый вопрос о первоисточнике зла в мире возникает, — по крайней мере, поскольку под злом понимаются ближайшим образом неприятное и боль, — на этой стадии формального практического. Зло есть не что иное, как несоответствие между бытием и долженствованием. Это долженствование имеет много значений, и так как случайные цели равным образом имеют форму должного, то их бесконечно много. По отношению к ним зло есть только то право, которое осуществляется в отношении суетности и ничтожества их воображаемого значения. Они уже сами по себе есть зло. — Конечность жизни и духа входит в их суждение, в котором они другое обособленное от них в то же время содержат в себе в качестве своего отрицания и таким образом выступают как то противоречие, которое называется злом. В мертвом нет ни зла, ни боли, ибо в неорганической природе понятие не выступает наперекор своему наличному существованию и в своем различии от него не остается одновременно его субъектом. В жизни и еще более в духе, напротив,

существует это имманентное различение и тем самым приобретает силу долженствование; и эта отрицательность, субъективность, «я», свобода суть принципы зла и страдания. — Яков Бёме рассматривал «яйность» (Ichheit) как страдание и мучение и в то же время как источник природы и духа.

Прибавление. Хотя в практическом чувстве воля имеет форму простого тождества с самой собой, все же в этом тождестве существует уже различие. Ибо практическое чувство, с одной стороны, знает себя, правда, как объективно значимое самоопределение, как нечто в-себе-и-для-себя-определенное, но в то же время, с другой стороны, также и как что-то непосредственно или извне определенное, как нечто подчиненное чуждой ему определенности внешних воздействий. Чувствующая воля есть поэтому сравнение факта своей извне приходящей непосредственной определенности с фактом определения себя посредством своей собственной природы. Так как последнее имеет значение того, что должно быть, то воля предъявляет к воздействию извне требование согласованности с этим должным. Это соответствие есть приятное, а несоответствие — неприятное.

Так как, однако, упомянутая внутренняя определенность, к которой относится воздействие извне, сама есть еще непосредственная, моей природной единичности принадлежащая, еще только субъективная, только чувствуемая определенность, то и суждение,

{285}

осуществляющееся в силу этого отношения, может быть только совершенно поверхностным и случайным. Поэтому по отношению к вещам, имеющим большое значение, то обстоятельство, что мне что-либо приятно или неприятно, является в высшей степени безразличным.

Практическое чувство получает, однако, еще и дальнейшие определения, сравнительно с только что рассмотренными поверхностными его определениями.

А именно существуют еще, во-вторых, и такие чувства, которые, так как содержание их проистекает из созерцания или представления, превосходят чувство приятного или неприятного в отношении их определенности. К этому классу чувств относятся, например, удовольствие, радость, надежда, страх, боязнь, боль и т. д. — Радость состоит в чувстве единичного признания с моей стороны какого-либо единичного события, вещи или лица, поскольку я определен в себе и для себя. — Удовлетворенность, напротив, есть более длительное, спокойное признание чего-нибудь, без момента интенсивности. — В веселости проявляется более живое признание. — Страх есть чувство моей самости и в то же время зла, грозящего уничтожить мое чувство самого себя. — В испуге я ощущаю внезапное несоответствие чего-либо внешнего с моим положительным чувством самого себя.

Все эти чувства не имеют никакого имманентного, к их своеобразной природе принадлежащего содержания; содержание это входит в них извне.

Наконец, третий род чувств возникает вследствие того, что и происходящее из мышления субстанциональное содержание правового, морального, нравственного и религиозного также принимается в сферу чувствующей воли. Поскольку это происходит, мы имеем дело с чувствами, которые различаются друг от друга присущим им своеобразным содержанием и от этого содержания получают право на существование. — К этому классу чувств относятся также стыд и раскаяние; ибо оба они, как правило, имеют под собой нравственную основу. — Раскаяние есть чувство несогласованности моего деяния с моим долгом или хотя бы только с моей выгодой, и в том и в другом случае, следовательно, с чем-то в-себе-и-для-себя-определенным.

Но если мы сказали, что только что рассмотренные чувства имеют свойственное им своеобразное содержание, то это не следует донимать в том смысле, будто правовое, нравственное и религиозное содержание необходимо принимает форму чувства. Что означенное содержание не связано неразрывно с чувством, это эмпирически можно усмотреть из того, что раскаяние можно испытать даже и по поводу доброго дела. Равным образом вовсе не абсолютно необходимо, чтобы, оценивая мой поступок с точки зрения долга, я испытывал беспокойство и сильное волнение чувства; напротив, эту оценку я могу произвести также и в